|
Та едва не упала ничком, провалившись почти по пояс, но выбралась на каменную глыбу, торчавшую из белого месива. Без шубы, в одном домашнем кафтанчике поверх долгополой рубашки, она ёжилась и дрожала от ледяного ветра, трепавшего края её белой головной накидки, охваченной драгоценным очельем с подвесками… «Лада, я здесь!» — хотела крикнуть ей Лесияра, но голоса не было. Вместо этого удалось повеять на Златоцвету потоком нежности… Взгляд жены упал на дерево. Она всё почувствовала, всё поняла и зажала руками крик. Умница. Если бы она дала ему вырваться, кто знает — может, это вызвало бы новый обвал. Из широко раскрытых, полных ужаса глаз Златоцветы катились крупные слёзы, а Лесияру заботило, что она стояла на стылом камне без обуви: расшитые жемчугом башмачки остались в глубоком снегу… Бедняжка выскочила в чём была — бросив рукоделие, из тепло натопленных покоев прямо в зимние горы, где под снежной толщей лежало бездыханное тело княгини.
Поняв, что одной ей не справиться, Златоцвета снова нырнула в проход. Через некоторое время на место обвала прибыли гридинки — с плетёными снегоступами на ногах и лопатами наперевес. Примостившись на уже знакомой глыбе и не переставая беззвучно плакать, Златоцвета куталась в шубу и наблюдала за тем, как дружинницы копали в указанном ею месте — вокруг дерева. «Лада, яблонька, светлая моя», — только и могла думать Лесияра, глядя на неё. Ей хотелось осушить её слёзы, но удалось лишь создать вокруг неё невидимую стену — от ветра, чтобы милой было не так холодно… Вот Златоцвета встрепенулась, вытянула шею, всматриваясь: из-под снега доставали тело. Уже не кошачье — человеческое, нагое (перед тем как перекинуться, княгиня сбросила одежду). Странно было видеть себя со стороны… Черты лица не разглядеть: облеплены снегом. Три дружинницы скинули с себя плотные зимние плащи: две расстелили их на расчищенном месте, а третья обернула тело. Златоцвета соскочила с глыбы и, проваливаясь в снег, бросилась к нему, рухнула рядом в своей тяжёлой шубе. Тонкие, побелевшие от мороза пальцы стряхивали снег с век и ресниц, с бровей и из ушей, а дрожащие и, наверное, солёные от слёз губы обхватили сомкнутый бледный рот княгини… Лесияре захотелось в сей же миг ожить, чтобы почувствовать поцелуй. Едва она об этом подумала, как на неё нахлынуло тошнотворное жужжание, свет померк, а в левую руку клыкастым зверем вгрызлась боль. От блаженной лёгкости не осталось и следа: княгиню охватил давящий мороз. От холода тело словно задубело и почти ничего не ощущало. Первый вздох дался с таким трудом, что от боли в рёбрах Лесияра застонала. Сломаны, не иначе. «Ах!» — раздался судорожный, сдавленный вскрик. Ну вот… Стоило ожить, как поцелуй прервался: Златоцвета вся тряслась от счастливых рыданий, орошая лицо княгини тёплыми слезами. Скинув с плеч шубу, она укрыла ею Лесияру, а сама, дрожа от холода, принялась покрывать поцелуями её щёки, лоб, нос, глаза. Ни губы, ни язык пока не повиновались княгине, и она только взглядом могла умолять ещё хотя бы о капле солёной животворящей нежности. «Не откажи мне хоть сейчас, лада…» И Златоцвета не отказала. Просунув ладонь под затылок Лесияры, она приподняла её голову и на глазах у дружинниц приникла к её губам, которые постепенно оживали, пока княгиня не смогла их наконец раскрыть, чтоб впустить поцелуй глубже. Её вдруг озарило: а если получится хотя бы так влить в Златоцвету омолаживающую силу Лалады? Сейчас душа жены была распахнута настежь, и ничто не препятствовало попытке. Привычное подрагивание глазных яблок, ощущение света под бровями и душевная окрылённость — и вот оно, присутствие неиссякаемого источника, бескрайнего и светлого, как солнечное небо… «Государыня… Не надо. Береги силы». Сорвалось. Златоцвета почувствовала, что поцелуй не простой, и тотчас отняла губы, подобравшись и посерьёзнев. |
