— Ну, всё. А теперь поцелуй меня. Если б ты только знал, как я по тебе соскучился, сынок! Не было дня, чтоб я тебя не вспоминал.

Радятко, поёживаясь и покрываясь мурашками, обвил шею отца руками и подставил губы. Крепкий чмок — и что-то холодное змеёй проскользнуло мальчику в горло. Как струйка морозного воздуха… Тёмные верхушки елей колыхнулись, забормотав человеческим шёпотом на каком-то непонятном наречии, а зелье ночного сумрака булькнуло.

— Езжай с матерью, не противься, — наставлял отец. — Как пересечёте границу — смотри внимательно. Что поднесут выпить — пей всё, кроме последнего глотка. Будут мыть — мойся, да не дочиста: хоть один ноготь оставь сухим, этого хватит. Смотри же, коли не сделаешь так — потеряем мы с тобою связь!

— Я постараюсь, батюшка, — пролепетал Радятко, до дрожи впечатлённый нахмуренными бровями отца под бобровым околышем шапки.

— Смотри, — повторил тот предостерегающе. — Не подведи, родимый мой.

Сказочные еловые великаны качали головами, негромко переговариваясь шершавым тёплым басом, сиреневый туман сгустился вокруг Радятко, отрывая его от земли и разлучая с отцом… Мальчик в отчаянии вцепился в его руку, но туман был сильнее — влёк его куда-то, захлестнувшись вокруг груди петлёй, а плавающие огоньки закружились в прощальном хороводе. Перчатка сползла, и Радятко вздрогнул, увидев кривые тёмные когти на покрытых густой шерстью пальцах.

…Гром стих, только дождь виновато скрёбся в окно из сумрака, точно прося прощения за сорванные замыслы. Радятко порывисто поднял голову с подушки и вскочил, пытаясь овладеть разбушевавшимся дыханием. Дядька Полоз похрапывал на большом сундуке с плоской крышкой, поджав ноги. Хоть и коротковата была ему эта постель, но он привык там спать, съёжившись. Радятко с омерзением передёрнул плечами при мысли о паучьих лапках, потёр угол глаза — ничего… Ковырнул мизинцем в ухе — тоже порядок. Приснится же такое!..

А лунный свет, струившийся в окно, озарил на запястьях синяки — от пожатия рук отца.

Нет, видимо, всё это — не просто сон… Тьма в углах комнаты казалась слишком живой и разумной, чтобы быть просто тьмой. Радятко вжался в постель всем телом, прислушиваясь к отголоскам дивного видения… Место, где он побывал, до морозной жути зачаровывало своей сиренево-лунной, елово-ночной тайной. Подлинного обездвиживающего ужаса оно у Радятко не вызвало, напротив — только звало к себе, обещая открыть ещё множество сказочных мерцающих страниц.

Он даже не почувствовал, как его уложили. Васильковоглазый оборотень, гроза, пьяный Милован, «пёсье отродье»… Радятко поморщился. Ничего, кроме презрения, к начальнику стражи он не чувствовал. Как раз в тот миг, когда над всеми сгустились чёрные тучи беды, рыжебородый раскис и нажрался вдрызг. Даже Радятко в свои двенадцать лет чувствовал в себе больше мужества. Если всё, что он видел во сне — правда, и отцу требовалась помощь, следовало действовать незамедлительно. Отец уповал на него, и Радятко не мог подвести. В глубине души он был горд, что именно на него возложено такое ответственное и непростое дело…

Мал посапывал рядом: братья спали в одной широкой постели. Когда Радятко тряхнул его за плечо, тот живо пробудился и тут же сморгнул из взгляда пелену сонливости: видно, дремал он неглубоко, вполглаза, только и поджидая мига, когда они начнут осуществлять свой замысел. Радятко не стал ему рассказывать о необычном сне, лишь шепнул:

— Одевайся.

Полоз всегда спал крепко, разбудить его было трудно даже сильным грохотом, но мальчики всё же старались не шуметь. Самое сложное Радятко взял на себя — пробрался в комнату Яра, освещённую крошечным огоньком ночника (трёхлетний наследник престола боялся засыпать в полной тьме, а няньки, видимо, уснули, забыв потушить свет).