|
Баня тоже не доставила никакого удовольствия: во-первых, ждать своей очереди пришлось невесть как долго, во-вторых, ни попариться основательно, ни полежать разморённо на полке, сколько душа пожелает, было невозможно — только помыться наскоро, в тесноте, да побыстрее освободить место. Смутная надежда, что хотя бы выспаться с дороги удастся, тоже не оправдалась. Когда Ждана наконец устроилась на казённом тюфяке, но зато на домашней пуховой подушке, стало ясно, что о таком же по-домашнему сладком сне придётся забыть. Отовсюду слышалась сорочья трескотня: взволнованные девушки без умолку болтали со своими матерями, няньками, служанками, обсуждая предстоящие смотрины. Продолжалось это почти до рассвета.
«Ох, матушка, спать невозможно», — не утерпев, вздохнула Ждана. «Ничего, ничего, — сказала мать с соседней лежанки. — Чай, не дома — в гостях, тут уж что хозяева дали — тому и радоваться надо. Ради такого дела можно и потерпеть малость. Да и как тут спать, сама посуди! — улыбнулась она, приподнявшись на локте. — Когда завтра твоя судьба должна тебя найти, думки об этом любой сон отнимают!» Мать всегда отличалась смирением и скромностью, а привередливостью и барским чванством не страдала. Отец взял её из небогатой семьи, где она работала и по дому, и в поле; выбрал он её не по расчёту, а за красоту и добродетель. Пусть ныне, будучи замужем за знатным человеком, от тяжёлой работы она отвыкла, но сохраняла свою прежнюю кротость нрава. Каким бы жёстким и неудобным ни казалось соломенное ложе изнеженным бокам Жданы, привыкшим к пуховым перинам, а всё же, равняясь на мать, она довольствовалась тем, что предоставили городские власти. Гостевой дом не отапливался, а ночи стояли ещё прохладные, и Ждана была благодарна матери за то, что та взяла стёганые одеяла. Но первая ночь прошла почти без сна: только под утро дрёма дохнула девушке на усталые веки, налив их сладостной тяжестью. Сквозь щебечущую головокружительную пелену в душу Ждане снова заглянули голубые глаза, накинув на сердце прохладное покрывало волнения… Наутро всех девушек собрали в широком поле и поставили в круги по двадцать пять — тридцать человек. В середине каждого круга возвышалась большая бочка, от которой девушкам не следовало удаляться. Всего бочек в поле стояло восемьдесят, рядами по десятку. Богатый, но тесноватый венец с жемчужными подвесками и фатой сдавливал Ждане голову, солнце припекало, но спину холодил коварный весенний ветер, который, казалось, продувал до самого сердца. Или это призрак голубых глаз витал в небе, среди кисейно-тонких, растянутых до прозрачности облаков? И вот Ждана наконец увидела их — женщин-кошек. Издали своим высоким ростом, статным сложением и одеждой они показались ей похожими на мужчин, но лица… Гладкие, светлые, прекрасные, они словно излучали внутренний свет, а взгляды затмевали собою солнце. Одеты дочери Лалады были по-разному: кто в кафтане, кто в епанче, а многие — в белых рубашках и коротких безрукавках разных цветов, но обязательно вышитых. К безрукавке прилагался широкий яркий кушак, туго перехватывающий стан. Сердце Жданы заколотилось, колени ослабели, воздуха стало ужасающе мало, и она опустила взгляд, не смея смотреть женщинам-кошкам в глаза… Только их ноги в сапогах скользили мимо неё неторопливо, мягко и бесшумно. Вдруг одни красные сапоги, с шитьём по верху голенищ и золотыми кисточками, задержались напротив. Изящные, со складочками на тонких щиколотках, они уверенно приминали ещё невысокую весеннюю траву. Над ними были серые атласные штаны и подпоясанный красный кафтан с широкими укороченными рукавами, не покрывавшими рубашку. Кисти рук — большие, гладкие, с длинными пальцами… Выше Ждана просто не могла посмотреть: в груди стало совсем невыносимо от волнения. Неужели голубые глаза? «Взгляни на меня», — раздался мягкий, как тёмно-красный бархат, голос. |
