Там Марушин дух встал стеной густой…В последней части песни, в которой упоминалась Маруша, в окна повеяло пробирающим до костей холодом, и пламя лампад на стенах затрепетало, две из них потухли. В дрожащем сумраке голос Ярмолы Гордятича затрясся, как пожухший осенний лист, и смолк. Его пепельные волосы шевельнулись и откинулись со лба, а глаза прищурились, словно в лицо ему кто-то резко дунул… Рагна, тихо ахнув, прижалась к Горане, а Ждана ощутила тёплую тяжесть руки Млады на своих плечах. Крылинка спрятала лицо в ладонях, а Зорица стала белее бересты, застыв свечкой.

«Не к добру ты спел эту песню, сват, — мрачно проговорила Твердяна. И добавила мягче, окидывая взглядом оробевших женщин: — Не бойтесь, родные, это не хмарь, а просто ветер. Сюда хмарь не проникнет».

В холодной синеве её глаз вспыхнуло жутковатое белое пламя — словно звёздочки взорвались, и в тот же миг погасшие лампадки снова загорелись сами собой. Стало светло, леденящий сквозняк замер, а Ждана, обмякнув, на всякий случай пощупала бархатную подушечку под собой: вроде, сухая… Странно, а ей показалось, что она сидела на чём-то мокром и неприятно холодном. По коже вновь струилось благодатное тепло, и стены дома казались надёжной защитой от какой угодно нечисти.

«Простите меня… — Ярмола Гордятич провёл ладонью по слегка побледневшему лицу и захватил бороду в кулак. — Сам не знаю, кто меня попутал… Каюсь… Прощения прошу».

Внезапное веяние потусторонней жути сдуло с него весь хмель, и он поспешил сделать глоток мёда, чтобы промочить пересохшее горло. Замершая белой берёзкой Зорица пошевелилась и медленно поднялась, приковав к себе тревожные взгляды.

«Куда ты, Зоренька? — остановила её Твердяна. — Останься с нами… Лучше возьми гусли и спой».

Ледяное оцепенение наконец отпустило тонкие черты Зорицы, растаяв под лучами ласкового взгляда её родительницы, только хрустально-чистые глаза остались странно неподвижными. Кивнув медленно и нерешительно, словно во сне, девушка невесомой походкой проплыла к стене, сняла с неё гусли и села с ними на лавку. Гибкие пальцы легли на струны…Как стоят под небесами горы Белые,

В облака вросли главами снежными.

Протекают по горам сим быстры реченьки,

Воды катят хладные да звонкие.

А стоят-шумят там древеса сосновые,

Да с главами кучерявыми, зелёными.

Во чащобах зверя всякого — полным-полно,

Цвету лугового — залюбуешься.А не завести ль нам, други, быль-сказание,

Как рождалось племя белогорское?

Словесами-жемчугами короба полны,

Струны песнь свою пропеть готовятся…Расплескалася волна лазорева,

Паруса тугие — ветром полные:

То бегут по морю по далёкому

Струги ладные — бока червлёные.

А на стругах тех — девицы красные,

Пятьдесят числом, душой и телом чистые.

Хрондаг-князь себе невест подыскивал —

Вёз красавиц князю кормчий опытный.Убывала зоренька вечерняя,

Раскрывала ночь крыла лазоревы,

Звёзды-самоцветы по небу рассыпала.

Задремалось кормчему, пригрезилось,

Будто белый зверь к нему является,

Да хвостом кошачьим к сердцу ластится…Говорит тот зверь такие словеса:

«Направляй ты струги, добрый молодец,

К берегам туманным, что на севере,

Да войди ты в устье речки Онгани,

Да пристань ко острову зелёному.

Ты девиц на острове высаживай,

Да плыви ты пС морю, куда глаза глядят».Пробудился кормчий. Сну дивился он,

Да подумав, сделал он, как велено.

Всех красавиц на песке высаживал,

Уплывал скорей от острова он дикого.