Пришлось Ждане признаться в своём легкомысленном развлечении, приведшем к таким последствиям. Вероятно, по её лицу и малиново пылающим ушам было уже и так видно, что урок на всю жизнь она извлекла незабываемый, а потому читать ей нравоучения Ясна не стала. Устыжённая Ждана не знала, что и сказать. Ради возвращения её кольца Ясне пришлось отдать такое сокровище!

«Госпожа… Я тебе теперь до конца жизни должна, — выговорила она. — У меня родители не бедные, но обременять их этим долгом я не хочу. Скажи, как я могу с тобой расплатиться? Всё, что у меня есть — это приданое…»

Её слова оборвал палец Ясны, властно и ласково прижавший ей губы. Невыносимо родные глаза солнечно улыбнулись.

«Никаких долгов. Я не обеднею, не беспокойся. Разреши только помочь тебе до конца заполнить это лукошко ягодами… Но не подумай ничего дурного и за свою девичью честь не бойся».

Разве могла Ждана отказать? Под этим взглядом её душа звенела золотой струной, а за спиной словно раскинулись два сильных крыла. Горько-сладкая ягода улыбки заалела на губах, а лес вознёс к небу песню. Каждая строчка этой песни была написана кровью её сердца, каждое слово горчило смолой и пахло мёдом. Был в этой песне полёт над величественно-холодной белизной вершин и радостный бег по привольному разноцветью горного луга, тихая грусть осеннего леса и кружевное колдовство зимы. В какую бы сторону ни кинулась смятенная душа Жданы, везде её ждала терпкость ромашковых объятий и холодящая свобода небес. Будь то тихий стон, смех, песня или крик — всеядное эхо всё подхватывало и рассыпало по полям… А Ждане хотелось и кричать, и стонать, и петь, и смеяться: вот такой волшебный сбор заварил и дал ей выпить этот день в конце лета. И ядовито-горький, и головокружительно сладкий, и пьянящий…

Их пальцы встретились на одном ягодном кустике. Старые сосны молчаливо и грустно улыбались, близорукие горные вершины пытались что-то прочитать на облачных страницах, и не было на всём свете украшения лучше, чем этот простой шнурок на лбу Ясны. Глядя ей в лицо, Ждана вдыхала ветер. В самой глубокой и сырой темнице эти глаза заменили бы ей небо и солнце, в самой мертвенной тишине этот голос спас бы её от одинокого сумасшествия. И вдруг…

«Государыня! Насилу нашли тебя… Всё уж давно готово, стынет! Тебя только и ждём!»

Синие бусины ягод просыпались на траву из накренившегося лукошка: Ждана вскочила. Напугавшая её женщина-кошка с круглой, ровно подстриженной шапочкой прямых льняных волос с поклоном отступила, а княгиня, поймав руку Жданы, ласково удержала её.

«Прости, обманула я тебя, — проговорила она с лукавой улыбкой в уголках глаз и губ. — Но это я не из злого умысла сделала, а чтоб тебя не смущать… И ты, Ясна, прости, что присвоила на время твоё имя».

Настоящая Ясна, рослая и длинноногая, в точно таких же рыбацких сапогах, ещё раз поклонилась. Лицо её осталось непроницаемо-почтительным, но Ждане почудилось, будто её свежие розовые губы тронула тень усмешки.

Будто вытянутая вдоль спины кнутом, девушка без раздумий открыла кольцом проход и оказалась перед их с Младой домом-заставой. Опустившись на ступеньки, ведущие на деревянную площадку, она измученно прислонилась к перилам. Её нутро горело, точно насаженное на вертел и поджаренное на углях… Государыня! Напрасным оказалось предупреждение Млады: Ждане даже в голову не пришло, что под простой рыбацкой одеждой могла скрываться сама правительница женщин-кошек, княгиня Лесияра. Отчаянно впечатав затылок в балясины перил, Ждана закусила губы и застонала. Не могла она поцеловать эти самые нужные на свете глаза и сказать их обладательнице: «Ты моя…» Уже много лет сердце и рука княгини принадлежали её законной супруге.

Сосны скорбно молчали, песня птиц разносилась по лесу грустным, гулко-серебряным эхом, а едкие слёзы проложили на щеках девушки жгучие дорожки.