– Вот видишь, Таня, – продолжал наставительно Топанов, – чайка может и летать, и рыбку схватить, а курица, например, ни летать по‑настоящему, ни рыбу ловить не может. Чайка приспособилась к жизни над морем. Вон рак‑отшельник залез себе в пустую раковину, сидит там и прячется…

– Вин прыспособывся…

– Все живое стремится к жизни, защищает свою жизнь, своих детей, свое будущее, поняла?

Татьяна кивнула и опять убежала от нас, а Топанов вдруг остановился, опираясь на палку, с растерянным и сосредоточенным лицом. Я уверен, что именно тогда, в это тихое пасмурное утро, ему пришла в голову та мысль, что осветила необычайным светом все происшедшее в лаборатории Алексеева.

КВАРТИРАНТ ТЕТИ ШУРЫ

– Расскажите мне об Алексееве, – попросил как‑то Топанов.

– Все? – спросил я.

– Все… Ведь трудно угадать, что нам пригодится. Вы знаете его таким, каким он был давно, я – таким, каким он стал. Кто знает, а вдруг кое‑что протянется в будущее.

– Ищете третью точку, Максим Федорович?

– Понять бы, к чему он шел, что искал… Это и есть «третья точка». Так где вы впервые с ним встретились?

…Мы учились вместе, правда, на разных курсах. Впервые я услышал его фамилию в нашем профкоме. Было время военное – сорок четвертый год, и в профкоме Института после сессии раздавали промтоварные талоны. Я вошел в комнату не вовремя: там шел горячий спор.

– Ты что, ты Лешку Алексеева обижаешь? – спрашивал у председателя профкома комсомольский секретарь. – Ты, Мальцев, эти дела брось! Он только из госпиталя, ни кола ни двора, помогать надо, а ты!

– Мы помогли ему, – пожал плечами председатель профкома.

– Чем?

– Чем можно было, тем и помогли. Ваш Алексеев, согласно списку, получил четыре талона. Четыре! Разве Алексеев жалуется?

– Лешка не такой человек, чтобы жаловаться, но вся его группа возмущена.

– Эх ты, горячка! Парню четыре талона отвалили, как же, в такое трудное время. А ты с претензиями, не ожидал…

– Четыре талона? – задыхаясь, спросил комсорг. – Отвалил? Вот они, на! – Он бросил на стол бумажные квадратики с треугольной печатью.

– А что, разве Алексеев их не взял?

– Ты читай, на что первый талон! Читай!

– Ну, что читать… На галстук. По‑моему, студент должен иметь галстук, как всякий культурный человек…

– Правильно, должен! Согласен. Но когда у него есть рубаха, понимаешь, рубаха, а не единственная гимнастерка! Второй талон на мыло и два носовых платка…

– Носовой платок… Тоже вещь очень полезная…

– Ну, на комсомольском собрании поговорим…

Комсорг выбежал из комнаты.

– Слушай, кто этот Алексеев? – спросил я Мальцева.

Мальцев крякнул и развел руками.

– Ты понимаешь… Ну конечно, он фронтовик, пришел из госпиталя, да у нас таких полным‑полно! Вперед он не лезет, нет. А вот преподаватели… эти в восторге, та‑тата‑татата! Алексеев соображает, новое доказательство, все такое… Но, поверь, из него толку не будет. Туго соображает. Платки эти самые – пойди и продай! Вот я… Да что там!

Таково было наше первое заочное знакомство с Алексеем Алексеевым. Я попросил показать мне его, и оказалось, что это был тот самый парень, за которым маршировали гуси.

Дело в том, что мы временно были прикреплены к столовой соседнего института. Это был единственный учебный корпус в городе, не пострадавший от гитлеровских оккупантов.