Назавтра Алексеева вызвал секретарь парторганизации Краснов. Строгий и требовательный, он не терпел недисциплинированности, часто настаивал на исключении того или иного набедокурившего студента.

– Вас вызывает Краснов, – говорил декан. – Алексеев, что вы наделали, это очень плохо, когда вызывает Краснов… Почему вы не сдержали себя?..

– Я был ранен под Запорожьем… Осколком… – ответил Алексей и направился к Краснову.

– Мне ничего не нужно рассказывать, – сказал Краснов, когда Алексеев вошел в его кабинет. – Ничего… Почему не живешь в общежитии? Нужно работать? Ну хорошо, только пусть ко мне грязные бабы не бегают! Ясно? – Краснов помолчал, потом неожиданно добавил: – Завтра приходи, может, мы дадим вам на двоих комнату, сидите себе и считайте…

У Алексеева был чемодан. Необычайно тяжелый, он вызывал у меня вполне понятное любопытство. Однажды Алексей раскрыл чемодан и познакомил меня с его сокровищами. Чемодан был набит книгами. Три тома Гурса – лучшего курса математики для математиков, несколько редких мемуаров, среди них сочинения Эйлера и Ляпунова. Полное собрание работ по математике и механике Николая Егоровича Жуковского. Каждую книжку Алешка вынимал из чемодана и с увлечением говорил о чудесных откровениях математической мысли, которые содержались в них.

– Откуда они у тебя? – спросил я.

Алексей рассмеялся:

– Пришлось мне как‑то в Ростове‑на‑Дону «кантоваться». Рука еще в лубке была, а на поезд сесть невозможно. Люди по домам ехали… Кто из госпиталя, кто из эвакуации. Домой! Понимаешь, слово какое? Многие на фронт тоже спешили. Ну, раненый человек – хоть из госпиталя домой, на поправку, хоть опять на фронт – человек нервный. Тут и костыли в ход пускали, а то, глядишь, какого спекулянта вместе с мешком соли не очень вежливо попросят. Как поезд подойдет – ну, штурм просто! Какие там билеты! Я с дружком одним, тоже раненым, в сторонку отошел: нам, думаю, к этой крепости и не подступиться… Смотрим, дядя какой‑то, в ватнике и с бородкой, с двумя чемоданами в руках, напролом в вагон рвется. На площадку взобрался, а одна рука с чемоданом на весу в воздухе болтается. Паровоз свистнул, дернул, чемодан на землю упал, раскрылся, и книжки посыпались. А поезд быстрей да быстрей. Остались мы вдвоем на путях, да книг гора…

«Пошли к коменданту станции загорать, – говорит дружок. – Может, он на другой поезд посадит».

«Пошли, говорю, только давай книги соберем». Так я и стал владельцем собственной библиотеки – на ловца ведь и зверь бежит!

– Алексей, – сказал я, – да здесь у тебя «Теория колебаний» есть! – Я потянул к себе книгу, и на пол, звякнув, выпал мешочек‑кисет.

Алексей поднял его, высыпал на стол содержимое. Среди серебряных медалей темно‑красной, как застывшая кровь, эмалью блеснули орден Красной Звезды, золотая веточка гвардейского значка…

– Это твои?

– Мои…

– А почему не носишь?

– У людей больше есть, да и то не носят.

– Алексей, – сказал я, – а ведь ты чудак, ведь ты веселый. Только почему ты сам не смеешься, вот только недавно будто оттаивать стал…

– А это у меня после плена.

– Ты был в плену?

– Был… Три дня, вернее – два дня и ночь… Я ведь почему голову наголо брею? Думаешь, от чудаковатости? Седой я… Неудобно – молодой, а седой… Люди начнут выспрашивать – отчего да почему? Не очень легко каждому докладывать.