Совсем с головой утонул я в книгах! Ведь я только первый курс до войны закончил… Поверишь ли, если видел книгу, прямо в сердце толкало: «Прочти, узнай, а вдруг пригодится?..»

Знать! Какое это чудесное слово! Но за все браться – ничего не сделать! И к государственным экзаменам, которых вообще‑то я не боялся, в моей голове был самый настоящий сумбур. Сотни разрозненных теорем и задач; себе не стыдно сознаться, что многое осталось понятым только наполовину, кое‑что запомнил механически. Ответить на экзамене смогу, а копни поглубже, и – поплыл… Преподаватели спрашивали: «Не чувствуете влечения к какому‑то одному разделу? Все интересно? Это пройдет… Вот прочтите эту статью, эту книгу, поломайте‑ка голову, молодой человек, вот над этой задачкой!» Но книга прочитана, задача решена или не решена, а в голове по‑прежнему список наук. Системы, какого‑то глубокого и оправданного порядка, – нет…

11 марта. Да, я мечтал о труде, но будущее было не ясным. Иногда меня посещали идеи, намечались интересные теоремы, но сознание того, что имя им – легион, что можно растратить жизнь на любопытные, но бесперспективные мелочи, удерживало меня. И десятки изученных отделов математики предстали передо мной громадным и бесформенным куском.

– Алексей Алексеевич, вы мне нужны, – сказал мне однажды декан.

Он всех называл по имени‑отчеству; человек властный, знающий и строгий, о котором даже в студенческих песнях пелось. Я помню одну. Там говорилось о студенте, который ну никак не смог обойти по дороге на лекцию всем нам знакомый соблазнительный уголок рынка, уставленный огромными бочками с виноградным вином. И вдруг навстречу «сердитый, три недели небритый, сам декан ядовитый к нему грозно шагал». Он действительно не любил бриться и действительно был не без ехидства, но в его «яде» были ум и тревога за каждого из нас.

– Вы мне нужны… С вами что‑то творится неладное, а? Да, да, сейчас весна, скоро вы выпорхнете в широкий мир, а с вами что‑то не то… Влюблены? Очень популярное заболевание в этот период года. Не колите меня глазами, я все вижу, Алексей Алексеевич… Вы во сне поняли, что должны были пойти в консервный институт, где на последнем курсе сдают противопожарное дело… Кстати, вы не вернули мне последнее направление на экзамен.

– Вот оно. – Я протянул листок, напоминавший багажную квитанцию.

– У вас будут славные отметки, Алексей Алексеевич, и я не вижу оснований для огорчения! В чем дело?

После моего сбивчивого рассказа декан тихонько рассмеялся и сказал:

– Все развивается совершенно нормально. Это играет ваша силушка богатырская. Дай вам сейчас земную ось – и вы ее с корнем вырвете! Через это проходят почти все. Потом успокаиваются… Начинают служить, ходить каждый день на работу.

– Опускаются, перестают мечтать? – подсказал я.

– Ничего подобного! – Он решительно взмахнул сухой энергичной рукой. – Ничего подобного! Вы теперь просто в положении того самого осла, что издох с голоду между двух охапок сена. Не смог сделать выбор… А когда придете в лабораторию, в институт, вам дадут тему и скажут: «Вот это, товарищ Алексеев, нужно к следующей пятнице», и пошла‑поехала славная трудовая жизнь математика Алексея Алексеева. Помните, как сказали об Эйлере, когда он умер? «Он перестал вычислять и жить…» Вычислять и жить – вот содержание и смысл вашей судьбы, Алексей Алексеевич!

– Но разве судьбы математиков так похожи друг на друга?

– А это уж зависит от внешних условий. Есть судьбы бурные, как жизнь Галуа; в его сознании слились мятеж и интеграл, тюрьма и углубленные размышления, дальновидность истинного математического гения – сам Гаусс не разобрался в его рукописях – с горячностью и безрассудностью юности… Быть убитым в двадцать лет и оставить бессмертную программу работ на века, чудесные теоремы, глубокие задачи! Молния революции сверкнула в его работах, светлая, могучая и быстрая, как вся его жизнь.