Поэтов-поденщиков называли тогда «замызганными», они составляли целое братство, живущее впроголодь. Вырваться из этого злосчастного круга можно было лишь одним путем: стать прислужником какого-нибудь вельможи, обрести себе покровителя. В этом случае тем более надо было уметь кланяться, льстить, угождать словом. Но найти тепленькое местечко под кровом покровителя было не так-то легко. На что только не шли, в какие хитрости не пускались несчастные витии, лишь бы оказаться в роли слуги-поэта. И наплевать на то, что кое-кто упрекал их в отсутствии гордости. Разве до нее им было, когда желудок пуст и в горле пересохло.

Для Сирано личная свобода была дороже миски супа и жареного цыпленка. Когда же друзья, видя его нужду и безденежье, советовали поискать покровителя, он отвечал стихами великого Малерба о том, что ему не к лицу «насильное притворство», и продолжал:

Сирано чувствовал в себе творческий огонь и надеялся когда-нибудь вырваться из среды «убогих сло-воскребов». Ведь и упрямый Малерб добился всего далеко не сразу. Только его настойчивость и энергия позволили ему, уже немолодому человеку, решиться отправиться в Париж искать успеха. И только вера в себя помогла ему добиться славы. Вот тогда-то, словно по волшебству, перед ним распахнулись двери многих аристократических домов: он дружил с самим герцогом Гизом, часто бывал в знаменитом салоне маркизы Рамбулье. У него был свой слуга и лошадь, а главное— огромное жалованье: чуть ли не тысяча ливров.

Возвращение блудного сына завсегдатаи таверн встретили возгласами одобрения. Сирано зажил жизнью литературной богемы, отдался соблазнам столицы, закружился в вихре похождений. Это было время плаща, лютни и шпаги. Время прекрасных куртизанок, балов и маскарадов, испанской галантности, одновременно серьезной и безумной, доводящей преданность до глупости, а пылкость до жестокости. Время сонетов, пирушек и яростной игры. Судьба часто зависела от прихоти игральных костей. Участь нередко решал косо брошенный взгляд, небрежный жест, мимолетная усмешка.

Кутежи с собутыльниками, такими же как Сирано «непризнанными гениями», заполняют его дни и ночи. Иногда даже кажется, что Сирано забыл о своем призвании, о намеченной цели „Он спешит за стол таверны, где веселье и смех, где живут без оглядки, где острое словцо ценится так же, как и удар шпаги.

В ожидании поэтического признания Сирано стал знаменит на весь Париж как отчаянный дуэлянт. Горе тому, кто имел неосторожность чем-либо задеть гордого стихотворца, или, упаси Боже, непочтительно обмолвиться о его внешности, скажем, о носе. Ох, уж этот злосчастный нос. Многим лишь упоминание о том, что он не соответствует нормам элегантности, стоило жизни.

Если бы не длиннющий нос, то это был бы вполне красивый малый. Но что значит иметь такого размера нос? Это, как учит наука «носология», вывеска, «на которой написано: вот человек умный, осторожный, учтивый, приветливый, благородный, щедрый». Об этом Сирано поведает в своем романе о путешествии на Луну. Там, к удовольствию автора, в чести окажутся лишь те, у кого длинные носы, курносые же будут лишены гражданских прав! Словом, нос — резиденция души. И от его формы зависит многое, если хотите даже положение в обществе.

Друзья знали горячий нрав поэта:

И неудивительно, что многие предпочитали считать форму его носа самой обыкновенной.

Сирано был сыном своего века, времени, когда французская монархия, преодолевая междоусобицы и феодальную анархию, обрела, благодаря заботам кардинала Ришелье, видимость прочности. Абсолютизм приобрел устойчивую форму.

К успехам военным, политическим и дипломатическим Ришелье задумал прибавить величие французской культуры, сделав из нее служанку королевской власти.

В 1635 году официальным эдиктом создается Французская академия. В ее уставе записываются слова о том, что членами ее могут стать люди «хорошего тона, доброго поведения и любезные господину-покровителю» (то есть королю).