— О’Доннел! — рявкнул он. — К тебе посетители! Вставай. О’Доннел! О’Доннел!

Однако ответа не последовало.

Камера была не более четырех футов в ширину и восьми в длину. В дальнем конце, напротив двери, в стене под самым потолком имелась дыра размером с кирпич, через которую ночью в камеру поступал воздух, а днем она играла роль жалкого окошка. Дыру пересекал металлический прут. С прута свисал кожаный ремень, на котором болталось тело Эдварда О’Доннела. Его голова свесилась набок. Широко раскрытые глаза смотрели в пустоту. Рот также был открыт. Когда Риттер поднес лампу к жуткому лицу О’Доннела, мы увидели, что его подбородок, борода и рубашка перепачканы свежей рвотой.

— Он мертв, — сказал Риттер, сжав пальцами запястье О’Доннела.

— Мне бы следовало знать… — прошептал Оскар. — Это моя вина. Его смерть на моей совести.

Глава 24

29-30 января 1890 года

Мне показалось, что всего через несколько мгновений, хотя на самом деле прошло пять или шесть минут, мы с Оскаром уже ехали в кэбе по Стрэнду. Мое сердце все еще отчаянно колотилось, но Оскар, если не считать нескольких капель пота на лбу, выглядел спокойным. Он всегда сохранял присутствие духа в критических ситуациях. И пот свидетельствовал лишь о физических усилиях, но не о тревоге. Оскар Уайльд с удивительным хладнокровием переносил освистывание враждебно настроенной аудитории, насмешки и глумление невежественной толпы и даже арест и заключение. И чем более суровое испытание выпадало на его долю, тем невозмутимее он выглядел.

Оскар извлек из кармана пальто «Знак четырех» Конана Дойла и принялся листать страницы.

— Холмс прав, Роберт. Его афоризм действует. После того, как вы исключаете невозможное, то, что остается — каким бы невероятным оно ни казалось — и есть истина.

— А вам известна истина в данном случае? — спросил я.

Я пребывал в полном недоумении. Жуткий образ болтающегося на ремне трупа О’Доннела мешал мне думать о чем-то еще.

— Полагаю, да, — успокаивающе сказал Оскар, поглаживая книгу Дойла и улыбаясь мне своей полуулыбкой — верный знак того, что ему пришла в голову особенно удачная мысль. — Да, мне так кажется, Роберт, но прежде нужно кое-что проверить. Это я проделаю завтра… И тогда мы закончим. Дело будет закрыто. — Он сунул книгу в карман пальто.

«Дело закрыто». Эти слова повторял Эйдан Фрейзер, когда несколько минул назад выводил нас из камеры номер один полицейского участка на Боу-стрит. В тот момент, когда мы обнаружили труп О’Доннела и Оскар воскликнул: «Это моя вина! Его смерть на моей совести!», инспектор повернулся к нему и зашипел:

— Не будьте идиотом, Уайльд. Он покончил с собой. Совершив самоубийство, О’Доннел признал свою вину. Дело закрыто.

Ошеломленный увиденным, я глупо пробормотал:

— Мы должны сообщить в полицию!

— Мы и есть полиция! — прорычал Фрейзер. — Возьмите себя в руки, Роберт! Убийца мертв, все кончено. Дело закрыто.

Сержант продолжал держать лампу возле лица мертвеца. Оскар неотрывно смотрел в выпученные, невидящие глаза О’Доннела. Казалось, это зрелище его завораживает.

— Да и не время сейчас скорбеть, — пробормотал он одну из своих любимых строк.

— Приношу мои извинения, Шерард, — сказал Фрейзер, постепенно успокаиваясь. — Я потрясен не меньше вашего. Ужасное событие, но этого следовало ожидать.

— Да, следовало ожидать, — прошептал Оскар.