«Согрешив, человек избавляется от влечения к греху, ибо осуществление — это путь к очищению…»

Мы не покидали Бедфорд-Сквер до шести часов. Был вечер воскресенья в конце января; спустились сумерки, улицы опустели. Тем не менее, несмотря на все старания нашего терпеливого кэбмена и его верной лошади, мы добрались до Челси только через сорок минут. Я волновался, поскольку Оскар настаивал, чтобы я привез Веронику ровно в шесть пятнадцать; впрочем, должен признаться, что тревожился я не слишком сильно, ведь каждая лишняя минута, проведенная рядом с ней, дарила мне наслаждение. Вероника была так прекрасна.

Ни один из нас не обращал внимания на маршрут, которым следовал наш экипаж, и даже когда кэб свернул со Слоун-Сквер на Лоуэр-Слоун-стрит, мы не смотрели в окно. Только после того, как я выбрался из экипажа и помог Веронике сойти на тротуар, меня словно толчком вернуло к реальности, и я вдруг сообразил, что наступил «эндшпиль», как говорил Оскар.

Сцена, которую мы увидели на Лоуэр-Слоун-стрит, оказалась совершенно для нас неожиданной. Три экипажа выстроились в одну линию с нашим. Чуть впереди, напротив дома номер семьдесят пять я заметил еще один двухколесный кэб с задвинутыми на окнах занавесками. Еще дальше — четырехколесный экипаж, а с ним рядом двух констеблей в форме. Большой крытый полицейский фургон без окон и с дверцей сзади — «Черная Мария», для перевозки заключенных — стоял перед остальными.

— Что все это значит, Роберт?

— Понятия не имею, — искренно ответил я.

Дверь дома номер семьдесят пять была широко распахнута, и на пороге, словно дожидаясь нас, стояли двое мужчин. Один — полицейский сержант, коренастый, неопределенного возраста, с равнодушным лицом. Другой — Джон Грей, в строгом костюме, но с веселой улыбкой на губах.

— Добро пожаловать, — сказал он, когда мы подошли к нему. — Вот мы и встретились снова.

Я ничего не ответил, но пожал протянутую руку. Вероника прошла мимо него в коридор. Там, возле лестницы, стоял еще один полицейский — молодой констебль.

— Кто мне объяснит, что тут происходит? — вскричала Вероника.

— Оскар объяснит, — дружелюбно ответил Джон Грей. — Он вас ждет в гостиной. Могу я взять ваши пальто?

— Нет, благодарю вас, — холодно ответила Вероника, и в ее глазах вспыхнул гнев.

— Вам будет нелегко, я знаю, — продолжал Джон Грей, распахивая перед нами дверь в гостиную.

Войдя в гостиную, мы с удивлением обнаружили, что она ярко освещена (газовые лампы горели на полную мощность; кроме того, на каминной полке были расставлены зажженные свечи) и в ней полно народа. Гости беседовали и смеялись, во всяком случае, так мне показалось. Миссис О’Киф в платье из черного крепа и тафты ходила между гостями с подносом, на котором стояли бокалы. Оскар был в центре внимания, он стоял возле камина, а вокруг него собралось несколько групп людей. При нашем появлении разговоры мгновенно стихли, и глаза всех присутствующих обратились к нам.

— Вот и вы, — сказал Оскар, с укором глядя на меня. Он подошел к нам и заботливо взял Веронику за руку. — Мисс Сазерленд, — с поклоном добавил он.

— Это вечеринка, посвященная моему дню рождения? — осведомилась она, глядя на него несчастными глазами.

— Увы, нет, — сказал он. — К сожалению, мисс Сазерленд, смерть Билли Вуда бросила тень на ваш день рождения, как и на день рождения миссис Уайльд, который, как вы помните, мы отмечали несколько недель назад. Вы ведь не забыли мою жену? — Он повернулся и указал на Констанцию, одиноко сидевшую у камина и смотревшую на каминную решетку.

(Констанция явно не собиралась на праздник, она была в обычном пальто и шляпе, словно ее пригласили сюда, когда она направлялась на почту.