Изменить размер шрифта - +

— Здесь я выйду, — с улыбкой сказал он. — Мне нужно купить сигареты и встретить два поезда.

Я попытался его удержать.

— Но если Фрейзер…

— Сейчас не время для вопросов, Роберт, — сказал он, закрывая дверцу кэба. — Я думал, вы сами все поймете, но, если дело обстоит иначе, тем лучше. Вы должны кое-что сделать.

В голове у меня все перепуталось, но Оскар выглядел совершенно спокойным. Он стоял на мостовой и смотрел на меня через открытое окно кэба.

— Вам следует поехать на Бедфорд-Сквер, — проинструктировал меня Оскар, — за кэб я заплатил. Вы заберете мисс Сазерленд, чтобы отвезти на вечеринку, посвященную ее дню рождения, как и планировалось. Ничего ей не рассказывайте о событиях сегодняшнего дня и о том, что случилось вчера вечером. Ничего, совсем ничего. Вы меня поняли? Говорите о Миллесе и Пастере; о чем угодно, но только не об убийстве. И ведите себя с ней, как всегда. Смотрите в ее красивые глаза и произносите нежные слова — как вы умеете. Перескажите какую-нибудь историю Мопассана: это займет вас на час или два! Поезжайте, мой друг, и спасибо вам. — Оскар протянул руку в окно экипажа и тепло пожал мою ладонь. — Вы сыграли в нашем деле исключительно важную роль, о чем сами не догадываетесь. Сегодня будет восстановлена справедливость. Теперь же уезжайте. Уезжайте! И не выпускайте мисс Сазерленд из вида, Роберт. Привезите ее на Лоуэр-Слоун-стрит к шести пятнадцати. В шесть пятнадцать ровно, ни минутой раньше. Удачи вам!

Оскар отступил в сторону, махнул рукой, повернулся и исчез из вида. Кэбмен щелкнул кнутом, и экипаж покатил дальше.

Я пребывал в полном смущении. Меня переполняли тревога и недоумение. Но я все сделал, как просил Оскар. Он обладал поразительной властью над людьми и даже в школе пользовался уважением тех, кто был старше. И в самом конце, после ареста и в ссылке (когда злобные чужаки в своих фальшивых рапортах писали об «упадке духа» и «сломленном человеке») те из нас, кто его знали, чувствовали, что сила его личности едва ли ослабла. В тот день я выполнил все его указания до последнего слова.

Ну, если быть честным до конца, не до последнего… Вероника и я не говорили о Миллесе, Пастере и Мопассане в тот день; мы беседовали о любви и о поэзии любви. Я рассуждал о Бодлере и Байроне. А Вероника о Вордсворте (чтобы доставить мне удовольствие), о Джоне Китсе и миссис Браунинг. Когда мы целовались, целовались снова и снова, она повторила слова, которые произнесла в ту памятную ночь возле памятника Альберту: «Благодарю вас, — прошептала она, — благодарю. Как ужасно сидеть дома с нецелованными губами».

— Я люблю вас, — сказал я Веронике. — Вы поразительная!

Странный получился день! Наше поведение, если учесть все обстоятельства, выглядело совершенно неуместным. Нечто вроде флирта на похоронах: нереально (пожалуй, даже непристойно), неожиданно, а потому особенно возбуждающе! Для меня этот день был наполнен магией, опьяняющий и незабываемый. С тех пор прошла половина столетия, но я помню все мельчайшие подробности и свое ликование — несмотря ни на что! Я вел себя заметно смелее с Вероникой, чем прежде, я уступил искушению, и слова Оскара без конца повторялись в моем сознании.

Возможно, хотя тогда я и не отдавал себе в этом отчета, я надеялся, что увиденное мной на Каули-стрит и слова Оскара, произнесенные при расставании возле вокзала Чаринг-Кросс, означают, что Вероника вскоре освободится от Эйдана Фрейзера, и я почувствовал себя увереннее. Когда я держал Веронику в своих объятиях, я понимал, что наша любовь незаконна, что мы поступаем неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Я был очарован Вероникой Сазерленд, акт любви между нами — позвольте мне в этом признаться — дал моему духу ощущение свободы и замечательное чувство облегчения.

Быстрый переход