– Я назвал свою картину «Гибель опоссума», сэр.

Класс захихикал.

– Я сомневаюсь, мистер Леннон, что смогу поставить вам за ЭТО положительную оценку, – сурово изрек мистер Конвик.

– Я подозревал, сэр, что случиться именно так, – в тон ему заявил Джон, выпятив губу. – Я уже понял, что в этом заведении нет дороги искусству авангарда.

– Это не искусство, Леннон, это хулиганство.

– Это не хулиганство. Это графика.

– Что ж, – покачал головой учитель, – если вы настаиваете, пусть сие творение оценят ваши товарищи…

Мистер Конвик двумя пальцами взял лист за уголок с парты Джона и, со скорбной миной на лице, продемонстрировал его окружающим.

Класс покатился со смеху.

Учитель вернул рисунок Джону, удовлетворенно качая головой.

– И все-таки, мистер Леннон, – вновь обратился он к строптивцу, – признайтесь, зачем вы это нарисовали?

– Я хотел показать, как жестоко поступает человек с природой, взрастившей его, сэр, – не моргнув глазом, объяснил Джон.

– Так-так. Почему же, в таком случае, ваш человек безоружен?

– Я не приемлю вульгарного реализма. В этом-то и заключается весь трагизм фабулы: бедный опоссум умер от одного вида человека. В него не нужно было даже стрелять. Человек стал настолько чужд природе, что та гибнет, лишь соприкоснувшись с ним…

– Хм, хм, – подвигал бровями мистер Конвик, – во всяком случае, остроумно. А почему он, простите, обнажен?

– Это – условность, сэр, художественное допущение. Обнаженные гениталии символизируют неприкрытую агрессию человечества. Обратите внимание, мистер Конвик, это очень большие гениталии…

– Болтать вы умеете! – перекрывая смех аудитории, сердито заключил учитель. – Но болтовня не сделает вас художником, запомните это!

Неожиданно в разговор вмешалась отличница Синтия Пауэлл, очень застенчивая голубоглазая девушка с первой парты:

– А по-моему, это хорошая картина, – сказала она. – Мимо меня вы прошли и даже не остановились. И если вы покажете классу мой рисунок, никто даже не улыбнется. А тут – вон, как все засмеялись.

Джон уставился на Синтию, словно впервые видел ее. Да он и действительно никогда не обращал на нее внимания.

– Хм, хм, – снова похмыкал мистер Конвик. Вообще-то он считал себя либералом. К тому же, к мнению Синтии Пауэлл нельзя было не прислушиваться. Мало того, что она была отличницей, она была девочкой из состоятельной и очень уважаемой в Ливерпуле семьи. – Возможно, конечно, я и несколько отстал от новомодных веяний, – сказал он наконец. – Но я слишком стар, чтобы менять свои принципы. Давайте-ка, мистер Леннон, поступим с вами так. Я пока не буду ставить вам оценку – ни хорошую, ни плохую. Но на следующее занятие вам придется принести другой рисунок. В более традиционной манере. Может быть, вы когда-нибудь и прославитесь вот этим, – снова ткнул он в «картину» Джона пальцем, – но сначала я научу вас рисовать.

… – Синтия, – окликнул Джон.

Девочка обернулась. Перемена только началась, и на то, чтобы поболтать у них было целых пять минут.

– Тебе что, действительно понравилась моя картина?

– Очень понравилась.

– Ну и дура. Я же ее специально нарисовал, чтобы Конвика позлить.