– Ну и дура. Я же ее специально нарисовал, чтобы Конвика позлить.

– Да? – она улыбнулась, а затем достала из сумочки очки с толстенными стеклами и надела их, став от этого еще беззащитнее. – Если честно, я не видела, что ты там нарисовал. Чистый лист. Я очень близорукая.

– Почему же ты не носишь очки?

– Стесняюсь.

– Ха! – Джон порылся в кармане брюк, вынул оттуда целлулоидный футляр с очками и тоже нацепил их на нос. – И я стесняюсь!

Они засмеялись, и Джон, словно не контролируя себя, взял ее за руку. И она не отняла свою ладонь.

– Зачем же ты сказала, что тебе понравилось, если ничего не видела? – со свойственной ему прямолинейностью настаивал Джон.

– Потому что, мне кажется, ты не можешь сделать ничего дурного.

«Вот те раз, – подумал Джон. – А ведь, похоже, она клеит меня…» Но он не имел ничего против. В конце концов, Синтия – не самая плохая девчонка в колледже.

– Что ты делаешь вечером?

– А куда мы пойдем? – чуть форсируя события, спросила она.

– Пойти куда-то не получится. – Замялся он. – У меня репетиция. Мы играем рок-н-ролл. Хочешь послушать?

– Конечно! Только мне нужно будет забежать домой. Терпеть не могу ходить куда-то в форме.

– А мне нельзя опаздывать… Знаешь «Вильсон Клаб»?

– Еще бы.

Прозвенел звонок. Пора было возвращаться в класс.

– Так ты придешь?

– Приду, – кивнула Синтия. – А можно, я возьму подружек?

– Конечно! – пожал плечами Джон, хотя и подумал, что на свидания с подружками не ходят. С другой стороны, и он ведь пригласил ее не в кино, а на репетицию… – Конечно! Ребята только обрадуются.

Стюарт Сатклифф был не только удивительно одаренным мальчиком, но и редкостным интеллектуалом.

Он единственный из знакомых Джона жил, как настоящий художник, в тесной, заляпанной краской студии в доме на Гамбьер-Террас. «Нельзя рисовать настоящие картины и нежиться при этом под крылышком у мамочки», – декларировал он. Вместо постели он спал в обшитом черным шелком гробу, который нашел на свалке и этим напоминал Джону Геккельбери Финна с его любимой засаленной бочкой.

Время от времени, к неудовольствию тети Мими, Джон оставался ночевать у Стюарта. Ночи напролет они пили пиво и болтали до хрипоты. Часто Джону казалось, что в своих дискуссиях они подбираются к какой-то великой истине… Но это было только ощущение и ничего конкретного. Своими рассуждениями об искусстве и о прочих реалиях жизни Стюарт буквально гипнотизировал Джона. Его суждения были парадоксальны.

«Хочешь быть великим, приготовься быть изгоем, – объявил он как-то. – Ван-Гог свихнулся и отрезал себе ухо, Рембо сдох от гангрены, Оскар Уальд был гомиком, сел в тюрьму, а через четыре года помер… Все гении портят жизнь себе и другим».

«Мне бы не хотелось никому портить жизнь», – возразил Джон.

«Тогда забудь о славе», – криво усмехнулся Сатклифф.

Сегодня они вместе шли после занятий на репетицию, и Стюарт объявил:

– Я подумал над твоим предложением, Джон. Я готов к карьере звезды рок-н-ролла.

– Ур-ра! – подпрыгнул Джон. Со Стюартом он бывал непосредственным, как ни с кем другим. – Я так и думал! Молодец! Это намного интереснее, чем рисовать картинки.

– Но есть одна загвоздка, – продолжал Стюарт, – играть-то я не умею.