– Превосходно! – воскликнул Тео, отрывая взгляд от стола, с трудом втиснутого им в один из закутков, за которым он в этот момент сидел над своими книгами.

Настала очередь Айрис сказать что-нибудь.

– Твоя техника безупречна. У тебя пальцы словно созданы для игры на фортепьяно… – Шокированная самими звуками, из которых складывалось слово «пальцы», она замолчала, так и не закончив фразы.

Однако никто, похоже, этого не заметил, а если и заметил, то не подал вида. Ей казалось, что отныне это слово всегда будет вызывать у нее внутреннюю дрожь, хотя они больше никогда и не говорили о несчастном случае. Все, что следовало сказать, несомненно, уже давно сказано. Они вообще мало разговаривали друг с другом в эти дни. Письменный стол Тео был завален книгами, и он часами просиживал за ним, погруженный в чтение. Прошли годы с тех пор, когда ему приходилось что-либо запоминать, и она понимала, каких невероятных усилий стоит мужу вновь выработать у себя эту привычку. Сама она по вечерам проверяла тетради учеников и готовилась к урокам на следующий день. К счастью, физических сил было у нее более чем достаточно, так что она успевала, помимо этого, заниматься еще и домом, и хотя хозяйка из нее была, возможно, и неважная, она справлялась. Но она делала домашнюю работу чисто механически, потому только, что ее необходимо было сделать. Ею владела какая-то глубокая душевная усталость, полное безразличие ко всему, и каждое утро, открывая глаза, она думала лишь о том, как бы дотянуть до вечера; и хотя ей хотелось знать, испытывает ли и Тео нечто подобное, она никогда его об этом не спрашивала.

Иногда ей казалось, что они с Тео видятся чуть ли не урывками и говорят лишь о самом необходимом; никаких споров, никакого обмена мыслями или чувствами, одни только разговоры о самых обыденных вещах. Они хорошо относились друг к другу, внимательно, как всегда, и все же…

Как бы, спрашивала она себя, это лучше назвать? Пустотой, может быть? Да, пустота, пожалуй, была наиболее подходящим здесь словом, хотя и не совсем точным. Скорее, это было чем-то большим, тоской, возможно, по тем чувствам, которые она некогда испытывала, даже по приступам ревности, заглушавшим в ней на время ее обычную нежность.

В общем, в маленьком домике царила тягостная атмосфера холодной сдержанности, так как, хотя кризис и миновал, и наступил мир, Айрис по-прежнему не могла забыть своей вины, понимая, что и остальные все еще помнят об этом.

Как-то, подъезжая к дому матери, она увидела вышедшего оттуда мужчину, который сел в старый иностранной марки автомобиль и отъехал. Она ехала медленно и смогла хорошо его рассмотреть; очень высокий человек и худощавый, с волосами, тронутыми сединой. Что-то в его облике показалось ей знакомым. У нее всегда была замечательная память на лица, так что Тео даже посмеивался над ней, говоря, что из нее вышел бы просто отличный политик.

Анна, одетая в шелковое платье, была в своем маленьком желтом кабинете.

– Ты выглядишь так, будто собиралась куда-то выйти, – сказала Айрис. – Я помешала?

– Нет, не помешала, и я никуда не собиралась.

Не выглядела ли она, однако, несколько взволнованной?

– Как я понимаю, у тебя был гость?

– Да.

– Автомобиль довольно претенциозный.

– Неужели? Мне так не показалось.

Отчетливо сознавая, что ее настойчивость неприлична, Айрис тем не менее продолжала:

– Я видела его где-то прежде. Его лицо мне знакомо.

– Твое любопытство не доведет тебя до добра, – довольно резко заметила Анна.