– Разумеется, я согласен. И все же, мои нервы… Вот уж никогда не думал… Мне казалось, я-то заговорю о своих нервах в последнюю очередь.

Тим улыбнулся.

– Мы все не из железа. Тебе надо как следует отдохнуть, и на свежем воздухе. Одна из наших коммун в Калифорнии именно то место, которое тебе нужно. Чудесный теплый климат, никаких забот. Оставайся там, пока не почувствуешь себя полностью излечившимся и готовым вновь ринуться в бой. И тогда возвращайся…

Как всегда, Тим понимал его лучше, чем он сам себя понимал, подумал Стив, собрав инструмент и начав спускаться по склону холма. Он действительно излечился, излечился настолько, что вообще перестал думать о том, чтобы уйти отсюда. Здесь теперь был его дом и его новая семья, полная дружеского участия и понимания.

Сорок пять – пятьдесят мужчин и женщин, живущих обычно на ферме одновременно, называли себя «аполитичными». Некоторые из них когда-то принимали активное участие в общественной жизни, но впоследствии от этого отошли. Политика, говорили они, никому не нужна. Они никогда не слушали радио, не читали газет, и на ферме не было ни одного телевизора. Их девиз – вести простой образ жизни и делить все поровну. По их мнению, это и есть революция.

Все здесь было общим: книги, еда, одежда, наркотики и любовники. Счастливые, независимые, полуголые дети бродили под жарким солнцем по всей ферме, и любой, кто оказывался поблизости, присматривал за ними и отвечал на их вопросы. Каждая мать заботилась о ребенке любой другой матери, и мужчины делали то же самое. Довольно часто мужчина не мог сказать, который из детей был его ребенком, или был ли у него вообще ребенок; все это не имело никакого значения.

В университете также было полно свободного секса, правда, не детей, так что Стиву все это не в новинку. Что же до наркотиков, это у него тоже не вызывало никаких вопросов, хотя сам он никогда ими не увлекался. Одежду приходилось делить между всеми, что его вполне устраивало. В городе был магазинчик, который держал для таких, как он, бесплатные товары; ты просто протягивал руку и брал все, что тебе нужно.

Очень скоро он научился тому, чего никогда не делал прежде, освоил в какой-то мере плотницкое дело, работал с кожей. Здесь каждый сам себе шил обувь. Он также научился доить коров и помогать им при отеле. Время от времени он пас коз и совершал «помойные» набеги на город, чтобы запастись некондиционными овощами и фруктами, которые выбрасывались супермаркетами.

Это тебе не Вестчестер с его теннисными кортами и бассейнами, и даже не университет, подумал он и, усмехнувшись, вошел в сарай с инструментами, чтобы положить там все свои многочисленные молотки, пилы и рубанки.

Убрав все на место, он совершенно неожиданно для себя вытянул перед собой руки и, расставив широко пальцы, принялся их разглядывать. Это были большие сильные руки со сбитыми кое-где ногтями и мозолями на ладонях, руки трудяги, которые многое умели делать. Он снова усмехнулся и тут же посерьезнел, причем так резко, что казалось, будто улыбку стерли с его лица. Такое с ним случалось время от времени, когда что-то вдруг напоминало ему о доме, об отце…

Печальные, тяжелые воспоминания. Рука его отца. Он содрогнулся, словно его собственные пальцы почувствовали в этот момент невыносимую боль. О Господи, вся жизнь человека брошена псу под хвост! Каким бы узким и эгоистичным ни был этот маленький медицинский мирок, для отца он составлял всю его жизнь! Нельзя отрицать огромности постигшего отца несчастья, как нельзя и не сочувствовать матери, которая явилась невольной причиной этого.

Стив попытался не думать о внезапно вспыхнувших в памяти словах, которые, как ему казалось, он случайно подслушал во время своего краткого визита домой после несчастного случая.