— А я знаю, где пленка, — отчетливо произнес Дэниэл.

— Ш-ш-ш, миленький, — одернула его Бон-Бон.

— Но я взаправду знаю, где пленка, — не сдавался Дэниэл.

Я научился воспринимать его слова очень серьезно.

— Где же, Дэниэл? — спросил я, присев перед ним на корточки.

— В папиной машине. В кармашке на спинке папиного сиденья. Я видел ее там вчера, когда мамочка возила нас к тебе в магазин.

Прайем как-то смущенно поежился.

— Зачем ты подменил пленку? — спросил я его.

— Я уже говорил… — начал он.

— Помню, что ты мне говорил, — оборвал я. — Ты мне соврал.

Исключите ложь, сказал мне профессор в Бристоле, и останется правда.

— Зачем ты подменил пленку? — повторил я вопрос.

Он пожал плечами:

— Подумал, что на ней показано, где спрятано античное ожерелье. От кого-то я слышал, что оно стоит несколько миллионов. В тот же день я нашел кассету с пленкой в твоем плаще и решил, что раз Мартин мертв, никто не узнает, что она у меня.

Полуправда и недопонимание привели к гибели человека.

— Я взял другую пленку у Мартина в кабинете, с записью скачек, завернул в ту же бумагу и сунул в карман твоего плаща, — продолжил Прайем. — Вечером я у себя прокрутил кассету и выяснил, что на ней ни слова про ожерелье, а какая-то непонятная муть. Поэтому я оставил ее в машине Мартина, когда на другой день пригнал ее Бон-Бон. — Прайем огляделся: — Никто ведь не пострадал. И пленка опять у тебя.

«Никто ведь не пострадал». Господи, как чудовищно он ошибался!

Полиция пустила меня в «Художественное стекло Логана» только через четыре дня. Мариголд не могла дождаться, когда я возобновлю работу над ее призом. Розу, Нормана Оспрея, доктора Форса и Хикори содержали под стражей, а Эдди с его страшными ожогами находился под охраной в больнице. Роза с утра до вечера всех поливала грязью.

Кэтрин, каждый вечер устроившись в моих объятиях, вводила меня в курс последних новостей из полицейского участка. Профессору Джорджу Лоусон-Янгу возвратили обнаруженную в машине Мартина пленку. Доктор Форс кое-что рассказал, но большую часть обвинений отверг. Однако он признался: Мартин Стьюкли не знал о том, что на пленке краденая информация. Больше того, Форс сказал Мартину, что защищает плоды своего собственного исследования от тех, кто пытается их украсть.

Я порадовался, узнав об этом. Но разве я сомневался?

В воскресенье, ровно через неделю после погрома, я снова взялся за изготовление приза. Безотказный Айриш согласился мне помогать, зрителей же на этот раз было ровно один человек. На глазах у Кэтрин я опять подготовил инструменты и разоблачился до рабочей майки.

Я наступил на педаль, открыл заслонку, и помещение залило жаром. Кэтрин сняла пальто.

— Повесь ко мне в шкафчик, — сказал я, бросив ей ключи.

Она прошла в дальний конец мастерской и открыла дверцу высокого серого шкафчика.

— Что тут записано? — спросила она, показывая мне кассету. — На наклейке стоит: «Восход солнца на Крите».

Я подбежал к Кэтрин. Она по ошибке открыла шкафчик Хикори, в котором оказались не только инструкция по изготовлению ожерелья, но и пара ярких полосатых, зеленых с белым, шнурков в коричневом бумажном пакете.

— Повесть о трех пленках, одна из которых все время была у меня под носом, — рассмеялся я.

— О трех? — спросила она. — С лихвой хватило и двух.

— Всего было три, — возразил я. — Единственная действительно важная, ценная и, может быть, уникальная — пленка, украденная Форсом.