Видя, что все потянулись к дверям, Конан решился было затеряться в толпе и благополучно исчезнуть. Девчонки, однако, ухватили его за руки и принялись всячески уговаривать повременить. Им, конечно, нипочем не удалось бы его удержать, но тут Конан заметил еще и двоих стражников, направлявшихся в его сторону.

    – Погоди, северянин, не спеши нас покидать! – раздалось за спиной.

    Конан изумленно повернулся на голос: сам пророк Хораспес соизволил обратиться к нему! Между тем царский советник остановился подле него; круглое лицо расплывалось в улыбке, глазки-бусинки масляно поблескивали.

    – Настает ночь твоей славы, варвар! – сказал он киммерийцу. – Своей силой и мощью ты завоевал себе право сидеть возле ног высочайшей четы. Возможно, до утра ты познаешь еще и иные дивные чудеса и вкусишь неведомые наслаждения... Смотри не окажись недостоин!

    Он расплылся еще шире, чуть ли не подмигивая пленнику. Потом повернулся и проследовал далее к тронному возвышению, с которого его приветствовала царица Нитокар.

    Перемолвившись с пророком, Нитокар посмотрела на Конана и тоже улыбнулась ему, и в этой улыбке, озарившей накрашенное лицо, молодой киммериец явственно прочел ненасытное желание – и самое что ни есть бесстыдное приглашение. У него почему-то пробежали между лопаток мурашки, он сам толком не понял отчего. То ли пробудившееся плотское желание было тому причиной, то ли недоброе предчувствие... Так или иначе, стражники продолжали торчать поблизости, и Конан позволил девицам увлечь себя обратно на шелковые подушки. Четыре нежные ладони снова отправились путешествовать по его плечам.

    Почти все придворные, кроме знатнейших, уже удалились из зала, и слуги завесили выходы портьерами. Только на тронном возвышении еще лилось вино и передавались подносы со сладостями. Царь Ибнизаб возлежал на диване, окруженный родней и приближенными; он что-то неразборчиво бормотал, поводя в воздухе бледными, заплывшими жиром руками. Царица Нитокар склонялась над ним, ее длинная пектораль касалась его лица и груди. Конан видел, как она отвернулась и шепнула что-то двоим слугам. Те опрометью бросились исполнять неведомое поручение.

    Спустя недолгое время они возвратились, вдвоем неся на раскрашенных носилках странное приспособление. Оно представляло собой пузатый сосуд на подставке из кованого золота в форме озерного лотоса. В самой сердцевине цветка покоилась на золотых лепестках хрустальная сфера, по всей видимости, заполненная какой-то прозрачной жидкостью. Сферу покрывала золотая же крышка, от которой отходили всевозможные гибкие трубочки, похожие на тычинки невероятного цветка. Слуги опустили свой груз на низкий столик рядом с царским ложем, и Нитокар занялась странным сосудом. Она принялась сыпать разноцветные порошки в воронки, которыми кончались некоторые трубки; порошки эти хранились в самоцветных флакончиках и внутри ароматических шариков, подвешенных к ее поясу. Взяв серебряные щипцы, Нитокар позаимствовала с ближайшей жаровни горячих углей и устроила их под шаром...

    Вскоре жидкость внутри сосуда начала пузыриться, из устройства потянулись вверх струйки желтого дыма. Царица взяла одну из трубок и поднесла ее к губам своего распростертого супруга, все так же безгласно изрекавшего указ за указом.

    Сперва Ибнизаб не обратил никакого внимания на жену. Но она упрямо держала слегка закопченный дымом мундштук, вырезанный из слоновой кости, у него перед носом, направляя дым ему в лицо, и наконец царь повернул голову, встретившись с нею глазами. Нитокар бережно вложила мундштук ему в рот, что-то нежно сказала на ухо и отвернулась к своему устройству – поправить трубки на крышке. Потом взяла другой мундштук и энергично подула в него, так что в хрустальной сердцевине лотоса заметались пузыри и гуще прежнего заклубился желтый дым.