|
.. По мнению Конана, здравомыслящему человеку в подобном помещении было решительно нечего делать. Он и не собирался переступать порог, покуда была на то его воля. Он выдернул свою руку из руки царицы, игриво увлекавшей его вперед. Еще миг – и его локоть врезался под ребра слуге, наступавшему ему на пятки. Он почувствовал, как его локоть буквально проткнул слои по-детски мягкого жира на животе евнуха, добираясь до крепкой мускулатуры.
Слуга изумленно выдохнул, переламываясь в поясе. Развернувшись, Конан снизу вверх вмазал ему в рожу коленом и довершил дело, опустив бедняге на затылок тяжелый, как молот, кулак. Однако угомонить толстяка оказалось не так-то просто даже ему. Тот никак не падал: согнулся, шатался, но все-таки еще силился вслепую ухватить Конана поперек тела. Шут его знает, – мелькнуло в голове у киммерийца, – может, коварная Нитокар его накачала какой-нибудь гадостью, он и не чувствует ничего!.. Выругавшись, Конан нагнулся, сцапал евнуха за пояс, поднял его, брыкающего в воздухе ногами, и с размаху швырнул вниз головой о дверной косяк. – Неотесанный варвар! Ты заплатишь, если... – пронзительно закричала Нитокар. Вмешаться она, правда, и не пыталась. – Стража! Раб взбунтовался! Взять его!.. А-а-а... Вопль оборвался: поверженный слуга рухнул в ноги царице, так что оба опрокинулись через порог. Это освободило дорогу второму евнуху. Тот осторожно обошел упавшую Нитокар, перепрыгнул через своего сотоварища и со всех ног погнался за Конаном. Киммериец уже удирал по коридору, но, заметив погоню, повернулся к евнуху лицом. Его преследователь успел прихватить из спальни царицы оружие – длинный кинжал с волнистым лезвием. Этот кинжал не показался Конану пригодным для серьезного дела. Скорее он был призван ласкать чей-то глаз. А может быть – внушать страх. – Ну, давай, давай, – прорычал киммериец, обращаясь к слуге. – Если бы ты уже не был евнухом, я бы тебе... Тот зарычал в ответ и бросился к нему, держа свое оружие на уровне пояса. Подскочив, он занес кинжал высоко над головой, но Конан ударил его по руке, уходя от удара. Кинжал пошел в сторону, описывая дугу, и Конан перехватил его рукоять. Он полоснул евнуха по брюху, потом вздернул руку, метя в горло. Тонкое лезвие застряло в сухожилии под подбородком и обломилось. Слуга царицы схватился за горло и, невнятно булькая, осел на пол. Конан отшвырнул окровавленную рукоять и со всех ног кинулся прочь. – Сдавайся, варвар! Стра-а-ажа! Взять его, говорю! Он оскорбил вашу царицу! О-о-о... Призывы Нитокар стихли сами собой: она склонилась над еще дергавшимся рабом. Заворачивая за угол коридора, Конан оглянулся в последний раз и увидел: царица поднесла к лицу руку, перемазанную в крови, и завороженно уставилась на нее... Несмотря на весь поднятый ею шум, стража что-то не торопилась. Тем не менее впереди в коридоре Конану померещился шорох. Он начал оглядываться, ища хоть какой-нибудь путь к отступлению. Одна из позолоченных дверей в коридоре была приоткрыта. Или ее как раз собирались закрыть. Конан, не раздумывая, кинулся в ту сторону и влетел внутрь, без усилия вынеся дверь плечом. Громадный, грозно сжатый кулак готов был укоротить любого. Дверь, резко распахнутая его натиском, отшвырнула в глубину комнаты тоненькую фигурку. Здесь горела всего одна масляная лампа, не дававшая яркого света, но Конан сразу узнал юную девушку, сидевшую во время пира на тронном возвышении. Она даже не успела переодеть темно-зеленого платья, только вынула шпильки, удерживавшие прическу, так что лицо обрамляли каштановые завитки. Кроме нее, в комнате никого больше не было. Девушке никто не мешал закричать, но она только ахнула. |
