— Да. Разумеется. В отношении нелегальных иммигрантов они особенно человечны. В глазах шведских властей он нелегал и террорист, находящийся в бегах, точка. Если турки пожелают, чтобы он отсидел положенный срок да еще парочку лет за подкуп тюремщиков, шведы сбагрят его туркам со всем своим удовольствием. Конечно, существует один шанс из тысячи, что в ситуацию вмешается какой-то шведский ангел, но я не слишком рассчитываю на ангелов. Турки же, вдоволь с ним позабавившись, отдадут его русским, чтобы те тоже потешились. С другой стороны, если турки посчитают, что им от него больше ничего не надо, шведы отдадут его прямо в руки русским. Но как бы они ни поступили, его ждут новые тюрьмы и новые пытки. Вы его видели. Сколько еще, по-вашему, он может выдержать? Вы меня слушаете? По вашему лицу трудно понять.

Он и сам не понимал. Не понимал, как оно должно выглядеть и что надо испытывать, дабы вдохнуть в это лицо жизнь.

— Вы говорите так, будто к вашему запросу в принципе не могут отнестись по-человечески, — неуклюже пошутил он под ее неотрывным взглядом.

— В прошлом году у меня был клиент по имени Магомед. Двадцатитрехлетний чеченец, прошедший через российскую мясорубку. Ничего личного, ничего сверхординарного, обычные регулярные побои. Такой мягкий паренек со странностями, вроде Иссы. Побои явно не пошли ему на пользу. Возможно, переборщили. Мы подали на политическое убежище, решили давить на сострадание. Он любил зоопарк. Его состояние вызывало у меня серьезное беспокойство, поэтому наш приют расщедрился и нанял ему адвоката-зубра, который сказал, что дело верное, и засучил рукава. Теоретически в Германии строгие законы в отношении депортации. В ожидании вердикта мы планировали провести еще один день в зоопарке. У Магомеда послужной список поскромнее, чем у Иссы. Он не числился ни активистом, ни воинствующим исламистом. Его не разыскивал Интерпол. В пять утра его вытащили из постели в приюте и запихали в самолет до Санкт-Петербурга. Для этого пришлось засунуть ему в рот кляп. Последнее, что мы слышали, — это его сдавленные крики.

Она неожиданно покраснела и перевела дух.

— В школе права мы много говорили о верховенстве закона над жизнью, — сказала она. — А о чем говорит вся немецкая история? Закон не защищает жизнь, он подрывает ее основы. Так мы поступали с евреями. А в сегодняшней американизированной форме он санкционирует пытки и похищения на государственном уровне. И эта штука заразная. Ваша страна от нее не застрахована, как и моя. Такому закону я не служу. Я служу Иссе Карпову. Он мой клиент. И мне ничуть не жаль, если вас это смущает.

Однако скорее это смутило ее, поскольку лицо Аннабель сделалось пунцовым.

— Насколько ваш клиент в курсе ситуации? — спросил Брю после затянувшегося молчания.

— В мои обязанности входит информировать его, так что я его проинформировала.

— Как он к этому отнесся?

— То, что мы воспринимаем как плохие новости, он воспринимает по-своему. С интересом меня выслушав, он пребывает в убеждении, что вы решите все проблемы. Дом, если вы не заметили, находится под наблюдением. Эти знатоки души и сердца в полицейской форме, что недавно нанесли визит Лейле… надо полагать, они большие специалисты в этой области.

— Мне показалось, что вы их знаете.

— Кто же в приюте их не знает. Известные ищейки.

Отчасти чтобы избежать ее прямого взгляда, отчасти же чтобы получить короткую передышку, Брю прошелся по комнате.

— Я должен задать вашему клиенту вопрос. — Он снова стоял перед ней. — Возможно, вы сумеете ответить за него. По условиям, связанным с допуском к счету его так называемого покойного отца, предполагается некий… инструмент. Без этого инструмента нельзя претендовать на счет.