|
Их имена я запомнил на всю жизнь; уже тогда они были кандидатами и докторами наук, а уж впоследствии стали совсем бессмертными, потому как написали вечные учебники по русскому языку, и со всеми ними и их детьми я дружил еще много лет, хотя учился не на том же факультете, а на соседнем, восточном, как тогда говорили, «дружественном».
Тот же дом в Уютном, которого сейчас уже нет (в этом я убедился, навестив эти места полвека спустя), был населен кучей других детей, с которыми-то я, главным образом, и дружил тогда; но имена их моя память не удержала, и как, выяснилось, не случайно. Особенно помню двоих из них, постарше меня, которые очень хорошо вырезали по дереву и делали всякое индейское оружие типа томагавков, навах и так далее. Откуда они все это знают, я понимал по обрывкам их разговоров, где упоминалась Мексика, отец, пересменка, посольство, атташе, советник… Мама говорила, что они из дипломатических семей, что это друзья ее друзей, и их забросили сюда, потому что попросту больше некуда девать, пока с родителями не имеется ясности. Закончился Карибский кризис, обновлялся состав посольств и, соответственно, резидентура в США, Канаде и Мексике. Отсюда и деревянные индейские топорики, которые для меня вырезали эти не по годам взрослые детишки. Это потрясающе, но через много десятилетий я снова встретился с индейцами в образе писателя Карла Мая, «отца» любимых нами Виннету и Шеттерхенда и в лице народного артиста Югославии, а точнее СССР Гойко Митича, и познакомился, и даже подружился с ним в Хорватии и Москве. Творчество Мая надолго заняло мой досуг, я перевел весь его «восточный» цикл, много-много томов; надеюсь, эти книги еще порадуют будущее поколение любителей приключенческого жанра.
С Гойко Митичем, кумиром советской молодежи
В Москве я долго еще «доиздавал» в коммунальной квартире на улице Осипенко мои судакские стенгазеты. Наверное, именно с тех лет у меня появилась привычка составлять досье по разным темам, и уже в наши годы какой-то молодой парень – корреспондент люберецкой городской газеты, придя ко мне в «Вокруг света» в 1990-е, спросил: «А можно, я назову очерк о вас «Фанат поиска»?» Конечно, было можно. Я таковым и являлся!
На родной Садовнической набережной с остатками класса
Я еще ничего не сказал о школе, знаменитой 626-й школе на Садовнической набережной, ставшей 54-й спец. немецкой, когда я учился там во второй классе. То была самая что ни на есть старая Москва – с лабиринтами узеньких проходов между домиками – «бабками ёжками», как мы их называли, окошками первых этажей, выходящими в эти лабиринты и никогда не видевшими дневного света. Это был интернациональный мир, состоявший из, понятное дело, нас, русских, а также татар-дворников и евреев-галантерейщиков с их палатками; в нашем классе не было никаких «жидов» и «чурок» – все эти оскорбительные названия появятся, наверное, позже и не у нас. И среди всего этого на набережной стояла наша серая школа; в ней же с торца жила ее бессменный директор, которая была очень пожилой, уже когда я учился в первом классе, – Зинаида Николаевна. До меня здесь учились разные известные люди, например актриса Алла Демидова. Немецкий язык преподавали профессионалы, пронесшие свои практические знания еще с войны, и, надо сказать, я их радовал своей учебой. Вот только заслуженного учителя математики Исаака Иосифовича Корогодского я не мог ничем осчастливить. Он искренне удивился, когда узнал, что я поступил в ИСАА. «Как? Непомнящий поступил в восточный институт? Но ведь он не успевал по математике!» По его святому убеждению двоечник по алгебре и геометрии не может поступить никуда, даже в востоковедный институт! В начале 1969 года, когда я был в 7 классе, моя мама наконец дописала свою кандидатскую диссертацию и на 16 мая назначили защиту. |
