— Адриан, это моя сводная сестра, Карли Декарло, — сказала Линн. Тон ее был по-прежнему смущенным. — Она работает над статьей о Нике для «Уолл-стрит уикли».

Сохраняя молчание, он с недоумением смотрел на меня. Я ругала себя за то, что не ушла сразу, как увидела Уоллингфорда и юристов.

— Заглянула к Линн по той же причине, что и вы, мистер Гарнер, — твердо произнесла я, — чтобы выразить свое сожаление. Ведь теперь мы почти наверняка знаем, что Ник не выбрался из самолета живым.

— Я с вами не согласен, мисс Декарло, — резко возразил Адриан Гарнер. — Не думаю, что мы знаем это наверняка. На каждого, кто считает, что этот обрывок рубашки является доказательством смерти Ника, найдется десяток других, которые скажут, что Ник оставил его на месте крушения в надежде, что его найдут. Акционеры и служащие и так достаточно разочарованы и разгневаны. Полагаю, вы согласитесь, что Линн уже и так сильно пострадала от их гнева. Поскольку тело Ника Спенсера так и не найдено, ей не следует говорить ничего такого, что можно было бы считать попыткой убедить людей в его смерти. Мне кажется, ее надлежащий и достойный ответ мог бы прозвучать так: «Не знаю, что и думать».

Адриан повернулся к ней.

— Линн, поступайте, конечно, как считаете нужным. Я желаю вам добра и хочу, чтобы вы об этом знали.

Кивнув остальным, один из самых богатых и могущественных людей страны удалился.

Уоллингфорд дождался, пока прозвучал щелчок входной двери, и в раздражении произнес:

— Мне кажется, Адриан Гарнер чертовски высокомерен.

— Но он, скорее всего, прав, — возразила Линн. — По сути дела, Чарльз, думаю, это так.

Уоллингфорд пожал плечами.

— Во всей этой неразберихе нет правых, — сказал он, потом сокрушенно добавил: — Линн, мне очень жаль, но вы ведь понимаете, что я имею в виду.

— Да, понимаю.

— Хуже всего то, что я любил Ника, — сказал Уоллингфорд. — Проработал с ним восемь лет и считал это привилегией. Все еще не могу поверить. — Покачав головой, он взглянул на адвокатов, потом пожал плечами. — Линн, если узнаю какие-то новости, сообщу.

Она поднялась, и по тому, как непроизвольно поморщилась при этом, я поняла, что ей больно стоять.

Очевидно было, что Линн измотана, но по ее настоянию я осталась, и мы выпили с ней «Кровавую Мэри». Темой разговора были наши скудные семейные отношения. Я поведала, что во вторник, вернувшись из больницы, разговаривала с ее отцом по поводу ее состояния, а в среду позвонила матери, чтобы рассказать о своей новой работе.

— Я говорила с папой в тот день, когда попала в больницу, и на следующее утро, — сказала Линн. — Потом сказала ему, что отключу телефон, чтобы отдохнуть, и позвоню ему в выходные. Как раз сегодня, ближе к вечеру, это и сделаю.

Поставив на стол пустой бокал, я поднялась.

— Держите меня в курсе.

День был таким чудесным, что мне захотелось пройти две мили до дома пешком. Ходьба проясняет голову, и показалось, я во многом преуспела. Особого внимания заслуживали последние две минуты общения с Линн. Когда я во второй раз пришла к ней в больницу, она разговаривала по телефону. Вешая трубку, сказала: «Я тоже тебя люблю». Потом, когда увидела меня, сделала вид, что разговаривает с отцом.

Не ошиблась ли она в отношении дня, когда с ним говорила? Или же она говорила с кем-то другим? Это могла быть подруга. Ничего странного не нахожу в том, чтобы сказать «я тебя люблю» при разговоре с некоторыми из моих приятельниц. Однако можно по-разному произнести слова «Я тоже тебя люблю», а голос Линн прозвучал тогда очень тепло и сексуально.