А Мину́ нам и отвечает:

– Это все хорошо, зато женщина у прохода, которая выглядит точь-в-точь как германский канцлер, изо всех сил старается не уснуть!

Если кто-то один уснет, можно потерять весь зал. Вот и приходится целый вечер играть для одной-единственной дамы, которая только о том и мечтает, чтобы немножко вздремнуть.

Во вторую нашу встречу вы встали так близко, что до меня донесся аромат вашего шампуня. Это были цветы и фрукты. Для меня Америка – это целый континент, пахнущий цветами и фруктами. Вы разговаривали с каким-то молодым человеком из университета. Вы жаловались на то, как труден наш язык для американца.

– Я понимаю, что дает пол мужчине и женщине, – говорили вы, – но как так получается, что стул мужского рода, а голубка – женского? Почему статуя должна непременно иметь женское окончание?

Тот молодой человек, он рассмеялся и ткнул пальцем прямо в меня. Но если начистоту: вот вы идете через площадь, и что вы можете обо мне сказать? Ничего. Одеяния – старый мрамор, выветренный, в потеках от воды и лишайниках. Кожа – гранит. Пока не двигаюсь – я сплошь камень и старая бронза; и я не двинусь, пока не захочу. Я просто стою.

Некоторые ждут долго-долго, даже под дождем – в надежде, что я что-нибудь сделаю. Они не понимают, что я такое, и их это беспокоит; о, с каким облегчением они бы уверили себя, что я – живая плоть, а не мертвый камень. Неопределенность – вот что тревожит людей, вот что ловит их в западню страха, будто мышку в мышеловку.

Но я, кажется, слишком много пишу о себе, хотя и понимаю, что это не только любовное послание, но и ритуал знакомства. Давайте я буду писать о вас.

О вашей улыбке. О ваших глазах – таких зеленых. (Истинного цвета моих вы не знаете, но я вам скажу – они карие.) Вы любите классику, но у вас в айподе есть и «АББА», и Кид Локо. Вы не носите духов. Белье у вас по большей части стираное и удобное, хотя есть и комплект из красного кружева, который вы надеваете по особым случаям.

Люди видят меня на площади, но на самом деле глаз ловит только движущийся объект. Мне удалось довести до совершенства искусство мелких движений – настолько мелких, что не всякий прохожий сумеет сказать, действительно ли он что-то видел или нет. Что, да? Неужели? Слишком часто люди попросту не замечают то, что не движется. Глаза вроде бы и смотрят, да не видят – на самом деле они выбрасывают увиденное из головы. Обликом я вроде бы человек, ан нет. И вот чтобы они меня видели, чтобы глядели на меня, чтобы их глаза не скользили прочь или мимо, мне приходится совершать мельчайшие движения, тем самым ловя их взгляд, не давая ему утечь. Вот тогда они меня действительно видят – правда, не всегда понимают, что это было.

Вы представляетесь мне кодом, который нужно взломать, загадкой, которую я тщусь разгадать. Или тогда уж картинкой-головоломкой, если сложить одно с другим. Я иду сквозь вашу жизнь и одновременно пребываю в неподвижности на самом краю собственной. Мои жесты – точные, статуарные – до сей поры слишком часто понимались неправильно. Я вас желаю. И не сомневаюсь в этом.

У вас есть младшая сестра, а у нее – аккаунты на Майспейсе и на Фейсбуке. Мы иногда общаемся по мессенджеру. Люди, как правило, уверены, что средневековая статуя живет исключительно у себя, в пятнадцатом веке. Это не совсем так. У меня есть и комната, и лэптоп. Мой компьютер запаролен – я предпочитаю безопасное проникновение. Ваш пароль – ваше имя. Это не слишком надежно. Кто угодно может прочесть вашу почту, полюбоваться на фотографии, восстановить круг интересов по журналу браузера. Заинтересованный – и неравнодушный! – читатель может часами строить карту вашей жизни, сводя лица на фотографиях с именами в имейлах.