— А брат разделяет ваши взгляды? — спросил Джон, закончив возиться с трубкой.

Рона глянула на брата, который стоял у рояля, с неприкрытой скукой листая альбом с пластинками.

— Глен очень консервативен, — сказала она. — Как и положено доктору.

Услышав свое имя, Глен поднял глаза.

— Чего это вы обо мне заговорили?

Он выпрямился во весь свой огромный рост и не спеша двинулся к нам.

— Не понимаю я Бакса, хоть убей. Мое музыкальное развитие остановилось на Бетховене, и, я думаю, этого достаточно.

— Вполне, — согласился Гарольд.

Наша беседа завяла, и мы один за другим переместились в главную часть комнаты.

Френсис улыбнулась:

— Ты хочешь сказать, Глен, что не получил удовольствия?

Глен зевнул. Он был доктор, образованный и все такое, но при этом манеры имел ужасные. И что самое любопытное, они нас всех устраивали. Взять хотя бы меня и Френсис, плохие манеры в людях нас вообще-то коробили, но только не в Глене. В нашем друге все выглядело симпатичным.

Он улыбнулся:

— Боюсь, Анджела зря старалась, пытаясь впихнуть в меня Бакса. Для него, кажется, там нет места.

— О, Глен, вы должны попытаться его понять. Он чудесный. — Голос Анджелы был пропитан меланхолией, как и положено вечно больной. У нее была привычка обращаться за поддержкой в каком-либо суждении к любому, кто находился рядом. — Правда, Бакс чудесный, Рона?

— Но вы же знаете, Анджела, я не очень музыкальна, — мягко проговорила Рона. — Не стану притворяться, что понимаю Бакса, но если вы говорите, что он чудесный, то вполне готова вам поверить.

— Но он действительно чудесный, — повторила Анджела, беспомощно оглядываясь по сторонам.

Как будто получив сигнал, Джон Уотерхаус, тяжело шагая, приблизился к кушетке, на которой полувозлежала его жена. Походка у него была вразвалку, больше подходящая моряку, а не инженеру-электрику.

— Ты устала, моя дорогая? — спросил он, глядя сверху вниз.

— О, дорогой… немножко. — Анджела посмотрела на нас, как будто извинялась.

— Глен, нам пора уходить, — сказала Рона.

Френсис тронула меня за плечо.

— О нет! — запричитала Анджела. — Рона, я вовсе не это имела в виду. И не хотела разрушать компанию. Еще рано. Я просто потихоньку уйду к себе наверх, а вы оставайтесь, поговорите. Джон, налей им что-нибудь выпить.

— Конечно, дорогая, — заверил ее супруг.

— Я должна идти, — сказала Дейзи. — Обещала быть дома к одиннадцати. Так что, с вашего позволения, пойду оденусь. Все порядке, Анджела, не беспокойтесь. — Она торопливо вышла из комнаты.

Анджела посмотрела на нас, невинно улыбаясь.

— Тогда, если никто не возражает, я пойду…

— Тебя проводить наверх, дорогая? — спросил Джон.

— Это очень мило с твоей стороны, дорогой, но я пока не совсем беспомощна.

Анджела грациозно поднялась с кушетки. Ее стройная фигура, затянутая в безукоризненно пошитое черное вечернее платье, казалась неземной, бесплотной. Эффект подчеркивали бледность лица и дивные золотисто-пепельные волосы. Она являла собой удивительный контраст здоровью и основательности своего супруга. Мне было известно, что Анджеле тридцать шесть лет, но в отличие от Роны она выглядела, во всяком случае, при мягком свете гостиной, не старше двадцати пяти. И постоянные недомогания, преследующие ее с малых лет, внешность не портили.

Анджела нерешительно двинулась в сторону лестницы с блуждающей улыбкой на губах, всем своим видом показывая, что сама сильно удивлена, что может подняться наверх без посторонней помощи.