Возможно, но мы‑то с вами останемся сидеть в Таити на песке…

Мэсон опустился на стул, разложил перед собой карту и сказал, не подымая глаз:

– А сколько их?

– Двенадцать, – ответил Парсел, тоже садясь. – Вот их имена.

– Имена меня не интересуют, – взорвался Мэсон и махнул правой рукой, как бы отметая от себя всех женщин мира.

Опять воцарилось молчание, потом Мэсон проговорил уже более спокойным тоном:

– Придется поместить их отдельно от мужчин.

Парсел прищурился. Эта мера предосторожности показалась ему смехотворной.

– Конечно, – произнес он равнодушным тоном, – я помещу их отдельно.

Мэсон залпом осушил стакан рома и поставил его на стол; очевидно, он уже примирился с неизбежным.

– Возьмите на себя все хлопоты, связанные с ними, – проговорил он,

– я не желаю слышать об этих женщинах.

– Есть, капитан.

Парсел положил список в карман, но продолжал сидеть.

– С вашего разрешения, – начал он, – я хочу сказать вам еще кое‑что.

И добавил:

– О том, что меня беспокоит.

– Говорите, – буркнул Мэсон, подозрительно глядя на своего помощника.

«Он уже насторожился», – подумал Парсел и проговорил:

– Если обнаруженный вами остров необитаем, встает неразрешимый вопрос: наша колония насчитывает девять британцев и шесть таитян. Итого пятнадцать мужчин. А женщин всего двенадцать.

– Ну и что же? – сухо бросил Мэсон.

– Трое мужчин останутся без женщин.

– Ну и что же? – повторил Мэсон.

– Боюсь, как бы это не создало весьма опасной ситуации. Итак, я вам предлагаю или отчислить трех таитян…

– Это немыслимо, – все так же сухо произнес Мэсон.

– Или взять с собой еще трех таитянок…

Эти слова произвели на Мэсона неожиданное для Парсела действие. Капитан молча взглянул на него, потом замигал, руки его затряслись, лицо побагровело от ярости.

– Ни за что! – рявкнул он, подымаясь во весь рост. – Как вам не стыдно, мистер Парсел, делать мне подобные предложения. И так у нас слишком много женщин! Они меня ни с какой стороны не интересуют! – добавил он, подымая руку, словно принося торжественную клятву. – Не желаю даже говорить о них. Если я избрал карьеру моряка, то в надежде, что хоть на борту… – Не докончив фразы, он снова загремел: – Мистер Парсел, вы отлично знаете, что если бы речь шла даже о моих личных удобствах, я бы все равно ни одной женщины на корабль не взял! А вы стоите тут передо мной и хладнокровно предлагаете… Мистер Парсел! Я знал в жизни лишь одну порядочную женщину… мою собственную сестру. А все прочие лишь… все прочие лишь… Что касается меня, – добавил он, очевидно отказавшись от более точной характеристики представительниц ненавистного ему пола, – я не заинтересован в том, чтобы оставлять после себя потомство… Двенадцать женщин! – завопил он в новом приступе ярости. – Двенадцать! На борту моего судна! Двенадцать полуголых тварей, которые с утра до вечера будут щебетать и стрекотать на капитанском мостике, – добавил он, с омерзением скривив губы, как будто таитянки в его глазах были чем‑то вроде попугаев или чаек. – Так знайте, мистер Парсел, и сообщите от моего имени экипажу, что я предпочту остаться на Таити и уж лучше собственной рукой надену себе петлю на шею, чем соглашусь принять на борт «Блоссома» хоть одну женщину сверх вашего списка!

Он с трудом перевел дыхание и проговорил более спокойным тоном, желая прекратить дальнейшую дискуссию:

– Вопрос исчерпан, мистер Парсел!

Парсел холодно откланялся и, дрожа от бешенства, вышел из каюты.