|
Гангут познакомился с Лучниковым, как ни странно, на Острове. Он был одним из первых "советикусов" на Ялтинском кинофестивале. В тот год случилась какая-то странная пауза в генеральном деле "закручивания гаек", и ему вдруг разрешили повезти свою вторую картину на внеконкурсный показ. Утром в гостиницу явился к нему рыжий малый в застиранном джинсовом пиджаке, хотя и с часами "роллекс" на запястье, член совета адвайзеров газеты "Русский Курьер" Андрей А. Лучников, принес толстый, как подушка, воскресный выпуск, в котором о нем, Гангуте, было написано черным по белому: "Один из ведущих режиссеров "новой волны" мирового синема Виталий Гангут говорит по этому поводу... " Так непринужденно, в одном ряду со всякими Антониони, Шабролями, Бергманами, Бунюэлями, "один из... " Гангут, конечно, от Острова обалдел, поддался на соблазны, полностью морально разоружился. Быть может, тогда у него впервые и явилась идея, что Остров Крым принадлежит всему их поколению, что это как бы воплощенная мечта, модель будущей России. В те времена все говорилось, писалось, снималось и ставилось от имени поколения. Где они сейчас, наши шестидесятники? Сколько их ринулось в израильскую щель и рассеялось по миру? Вопросы не риторические, думал Гангут. В количестве и в географии расселения -- тоже приметы катастрофы. Отъезд -- это поступок, так говорят иные. Нельзя всю жизнь быть глиной в корявых лапах этого государства. Однако есть ведь и другие поступки. Самые смелые сидят в тюрьмах. Отъезд -- это климакс, говорят другие, и, может быть, это вернее. Оставшиеся говорят: "Катастрофа", -- и покупают "Жигули". Вдруг оказывается, что можно хорошие деньги делать в "Научпопе", плюнуть на честолюбие и заниматься самоусовершенствованием, которое оборачивается ежедневным киселем в кресле перед программой "Время". Все реже звонил у Гангута телефон, вес реже он выходил вечерами из дома, все меньше оставалось друзей... вот и Андрей Лучников в списке потерь, да и какой он русский, он не наш, он западный вывихнутый левак, и пошел бы он подальше... все меньше становилось друзей, вес меньше баб, впрочем, и дружок в штанах все реже предъявлял требования. Смутный этот фон, или, как сейчас говорят, "бэкграунд", дымился за плечами Виталия Гангута, когда он стоял, согнувшись, вперившись потревоженным взглядом в лицо спорткомментаторши Таньки Луниной. Три или четыре минуты она полыхала на экране, а потом сменилась сводкой погоды. Гангут рванулся, схватил пиджак... Год назад он облегал фигуру, теперь не застегивался. Три дня не буду жрать, снова начну бегать... схватил пиджак, заглянул в бумажник... те, прежние, большие деньги, "башли триумфа", никогда не залеживались, эти нынешние малые деньжата, те, что нагорбачивались унижением, всегда в бумажнике... прошагал по квартире, отражаясь в грязных окнах, в пыльных зеркалах, гася за собой свет, то есть исчезая, и, наконец, у дверей остановился на секунду, погасил свое последнее отражение и вздохнул: к ядреной фене, завтра же с утра в ОВИР за формулярами, линять отсюда, линять, линять... Ознобец восторга, то, что в уме он называл "молодой отвагой", охватил Гангута на лестничной площадке. Как он все бросит, все отряхнет, как чисто вымоет руки, как затрещат в огне мосты, какие ветры наполнят паруса! Было бы, однако, не вполне честно сказать, что "молодая отвага" впервые посещала знаменитого в прошлом режиссера. Вот так же вечерами выбегал на улицу, нервно, восторженно гулял, в конце концов напивался где-нибудь по соседству, а утром после трех чашек кофе ехал на "Научпоп" и по дороге вяло мусолил отступные мысли о климаксе, о поколении, о связях с почвой, о том, что вот недавно его имя мелькнуло в какой-то обзорной статье, значит, разрешили упоминать, а потом, глядишь, и фильм дадут ставить, а ведь любой мало-мальски не конформистский фильм полезнее для общего дела, чем десяток "Континентов". |
