Пора дождей подходила к концу, ливни иссякали. Солнце, еще недавно стоявшее в дневные часы на севере, постепенно возвращалось в зенит. Зной с каждым днем становился все нестерпимее. Тяжелые работы мы старались теперь выполнять только по утрам, на рассвете, и вечерами, пока не стемнеет.

Возделанное поле, предмет моей гордости, доставляло не только радости, но и огорчения. Дело в том, что кукуруза взошла буйно и дружно, зато ячмень совсем зачах. С ним происходило что‑то непонятное. Мало того, что он очень медленно прорастал, но и, поднявшись с трудом, на какой‑нибудь вершок, словно испуганный своей дерзостью, начинал скручиваться, хиреть, сохнуть. Ему явно чего‑то не хватало. Для меня так и осталось неразгаданной загадкой, отчего ячмень на острове у Робинзона Крузо так прекрасно прижился и давал богатый урожай, а у меня – полная неудача. Жаркий влажный климат, видимо, все‑таки не подходил для культивирования ячменя. Мне становилось ясно, что ячмень – культура умеренного климата – совершенно не переносит тропической жары.

Зато кукуруза моя разрасталась на славу! Однако, когда она вытянулась выше человеческого роста и початки ее, плотно набитые множеством зерен, стали созревать, на нас свалились новые заботы. Многочисленное пернатое, да и четвероногое племя стало точить клювы и зубы на мое поле, с необычайной прожорливостью разворовывая урожай. Поочередно сменяя друг Друга, мы бдительно караулили поле с рассвета дотемна, а потом и круглые сутки, поскольку обнаружилось, что любители полакомиться кукурузой наведываются и по ночам.

Я караулил наравне с индейцами. В один из дней в часы моего дежурства мне понадобилось проверить участки леса, где я расставил новый вид силков на зайцев. Арнаку, ничем в тот момент не занятому, я поручил меня подменить.

– Пятница! – окликнул я его. – Мне надо идти в лес проверить силки. А ты покарауль пока кукурузу.

Уверенный, что он понял меня, я ушел. Каково же было мое изумление, когда, вернувшись из джунглей, я застал его сидящим на том же месте, где я его оставил.

– Ты почему здесь, а не на кукурузном поле? – возмутился я.

Бросив на меня косой взгляд, он ничего не ответил.

– А Вагура на поле? – спросил я.

– Не знаю.

– Кукуруза осталась без надзора?

– Может быть.

Меня охватил дикий гнев.

– Что это значит? Я велел тебе идти на поле!

– Нет, господин.

– Что? Нет? Вдобавок ко всему ты еще и лжешь? – вскипел я и занес руку, чтобы влепить ему затрещину. В ожидании удара он даже не шелохнулся.

Я не ударил. В его взгляде наряду с упрямством я прочел испуг и что‑то похожее на мольбу. Это была немая мольба пощадить его достоинство. Рука у меня опустилась. Я опомнился.

– Арнак, – проговорил юноша сдавленным голосом, – Арнак не лжет.

– Не лжешь? – стиснул я кулаки. – Разве я не тебе велел караулить поле?

– Нет, господин. Не мне.

– Кому же, черт побери?

– Пятнице. – И тише добавил: – Я не Пятница, я – Арнак.

Я стал прозревать. Мне открылись дотоле скрытые тайники его души: это не было простое упрямство дикого индейца.

БУНТ МОЛОДЫХ ИНДЕЙЦЕВ

Проходили недели нашей совместной жизни. Я обретал все большую уверенность, что индейцы не вынашивают против меня враждебных замыслов. Во всяком случае, я не замечал в их поведении ничего подозрительного. Скорее наоборот: это я все еще вызывал у них какие‑то опасения. Нередко я подмечал, как они украдкой бросали на меня пугливые взгляды. Я не мог найти этому объяснения, поскольку жили мы довольно дружно, а от мысли навязать им новые имена я быстро отказался, натолкнувшись на столь упорное с их стороны сопротивление.