— Так как нам найти Леокадию? — медленно, как гипнотизер, повторил я. — И кто за ней стоит?

И тут он заплакал. Навзрыд, одновременно с этим чихая:

— А-а-апчхи! Честное слово! Честное слово! А-а-апчхи!..

Мне стало его по-настоящему жалко. Быстрее бы он, что ли, раскололся, да и шел бы с миром.

— Сосредоточьтесь, — сказал я голосом доброго наставника. — Ну же. Сосредоточьтесь на Леокадии, певичке, которую вы ведете.

— А вот и неправда! — всхлипнул он. — Чушь вы порете! Вовсе я ее не веду. Я ее и в глаза не видел, только, как и все, мечтаю об этом! То, что я наплел Хемингуэеву и остальным, то да, наверное, это было нехорошо, зато сильно подняло мой рейтинг. И все-таки это ведь не повод для того, чтобы убивать человека, правда?

Я еще не совсем поверил ему.

— Ну а если не вы, тогда кто же? — спросил я так, как если бы пожурил за какую-то глупость.

— Не знаю. Клянусь мамой, не знаю! Я целое состояние потратил, чтобы узнать, но так ничего и не узнал. Тогда я и решил говорить, что это я. Все равно никто этого опровергнуть не сможет.

— Так вон оно что! — воскликнул Стас. — А зачем тогда вы запирались столько времени?

Услышав, что ему поверили, Перескоков вмиг перестал реветь.

— Ха-ха, — нервно хохотнул он. — Да у меня же весь бизнес сейчас на этом держится. Да если мои партнеры узнают, что она не моя, я же все потеряю! — Он смахнул слезу рукавом халата. — Итак, теперь, когда вы все знаете, а я ввергнут в пучину нечеловеческого унижения, я прошу оставить меня одного. — Он упал на диван, спрятал лицо в сложенные перед собой руки и стал хныкать, подергивая плечами. — Я старый больной человек. Я нуждаюсь в покое. Оставьте меня.

Хитрец! Но мы-то ведь не добренькие.

— Мы не оставим вас в покое, пока вы не поможете нам ее разыскать, — сказал я таким ровным голосом, каким произносят окончательные решения, и «газанул» миксером.

— Не оставите? — удивился он и вдруг решительно сказал: — Как хотите. Тогда можете меня убивать.

— Нет, — отрезал Стас. — Ты пойдешь с нами и поможешь нам ее найти.

Перескоков замер. Почему-то слова брата произвели на него особенно сильное впечатление. Он будто бы перемолол их в себе и наконец решился.

— Да, конечно, я пойду с вами, — сказал он очень спокойным голосом смирившегося с судьбой человека. Он встал с дивана и, медленно ступая по ковру, принялся метаться взглядом по комнате. — Та-ак, — сказал он, — мои кроссовки и походный рюкзачок…

Он решительно отворил шкаф-купе, выдернул оттуда пару модных красно-белых тапочек и уселся обратно на диван обуваться. Причем надевал он их на босу ногу и шнуровал так тщательно, словно собирался идти в горы. Мы с удивлением за ним наблюдали.

Потопав и попрыгав, продюсер убедился, что обут как следует, и вернулся к шкафу. На этот раз он достал оттуда средних размеров рюкзак и принялся напяливать его себе на спину, нервно напевая под нос: «Все выше и выше, и выше — стремим мы полет наших птиц!..»

Очередными его действиями было буквачьно следующее. Он схватил с полки премию «Золотой миелофон», взвесил ее в руке и запустил прямо в окно, полностью занимавшее одну стену. Массивная статуэтка пробила в окне дыру диаметром с велосипедное колесо, а все остальное стекло покрылось мелкой сеточкой трещин. Затем продюсер в распахнутом халате взял разбег от шкафа, запрыгнул на стол, пробежался по нему и, как ныряльщик, выпорхнул в пробоину.

Мы со Стасом остолбенели.