— Просыпайся, братишка!

— Все кончено, он замерз, — произнес другой человек, и в следующую секунду Джулио открыл глаза.

Тепло ушло; в лицо дул резкий, пронизывающий ветер со снегом, холод проникал, казалось, до самых костей. Вместе с тем голова пылала, в раненой ноге стучала кровь, а пальцы на руках болели так, словно под ногти были загнаны иглы.

Джулио смотрел на человека, удивительно похожего на Дино, но не мог вымолвить ни слова, потому что от холода у него стучали зубы, а еще потому, что в бредовой горячке он вдруг позабыл все слова. Дино вынул большую флягу и приложил к губам брата. Джулио через силу сделал глоток — по жилам разлился огонь, и стало немного легче.

— Давайте в сани, — распорядился Дино. Он стянул с ладоней меховые рукавицы и надел их на руки Джулио. Тот облегченно смежил веки. Все было, как в детстве: если Дино взял на себя ответственность за происходящее, о дальнейшем можно не беспокоиться.

Мужчины с трудом оторвали Джулио от земли — окровавленная нога вмерзла в снег — и уложили под овчины. Там лежали и другие раненые, а те, кто мог идти, шли рядом и позади повозки.

— Надеюсь, к утру мы сможем добраться до полевого госпиталя, — сказал Дино.

Он тоже участвовал в переправе через Березину и так же, как и Джулио, стал свидетелем того, как перед лицом смерти многие люди лишались остатков человечности. Дино видел императора, проскакавшего по мосту верхом на коне, императора, который удостоил его офицерского звания в награду за справедливость и храбрость и за которого он был готов сложить голову. Однако Дино был способен умереть и за солдат, которыми ему пришлось командовать, а потому стоял вместе с ними по грудь в ледяной воде и вколачивал сваи в дно, крепил бревна, сооружая новый мост. Он не утонул и не заболел; очутившись на другом берегу, собрал остатки своего отряда и повел сквозь снега.

На обледеневшей равнине было так тихо, что им не верилось в то, что война продолжается. Дино с горечью думал о том, что от великолепно обученной удачливой армии, совершавшей стремительные марш-броски, поражавшей мир обилием завоеванных земель, останется лес крестов. И считал своим долгом сделать так, чтобы этих крестов было как можно меньше.

Стараясь согреться, солдаты разводили костры, снимали одежду с трупов французов и русских и закутывались до самых глаз. Однажды Дино удалось поймать лошадь, и он не позволил убить ее и съесть. Потом они нашли съехавшие в реку и вмерзшие в лед сани, вытащили их, починили, соорудили упряжь, и теперь лошадь везла раненых, которых они беспрестанно подбирали по дороге.

Джулио очнулся на следующий день. Солнце слепило глаза, небо было высокими и синим, белоснежная земля искрилась и сверкала, однако лицо Дино выглядело озабоченным и хмурым. Он видел сотни смертей, видел солдат, больше напоминающих банду разбойников или толпу дикарей, чем воинов армии великого Наполеона, солдат с длинными спутанными бородами, дико горящими воспаленными глазами и трясущимися руками, которыми они разрывали недожаренную конину. Дино смог пережить все это, но когда он нашел в снегу умирающего Джулио, своего родного брата, это подкосило его душевные силы.

Один из солдат, прежде служивший санитаром в госпитале, сказал, что у Джулио началась гангрена и что его уже не спасти.

— Нога сильно распухла, да и дух от нее такой, что не дает обмануться, — заметил он.

И все же Дино не терял надежды.

К полудню им удалось добраться до небольшого городка, где разместился походный госпиталь. На улице сушилось обледеневшее белье. В котлах, под которыми горели костры, варилась еда: Дино уловил ставший привычным запах конины. Но свою лошадь он отдавать не собирался.

— Если б не это животное, многие из наших товарищей остались бы в снегах. Надо уметь быть благодарными: и Богу, и людям, и бессловесным тварям, — веско произнес он, когда один из солдат предложил прикончить лошадь.