Изменить размер шрифта - +
Эти дамы не являлись служащими заведения, они были свободными художницами, потому что «У Флёр» домом терпимости не являлось: подобных заведений в городе хоть отбавляй и еще в одном не было никакой необходимости. За столами проигрывались и порой выигрывались целые состояния, но основные деньги оседали в игорном доме. Дела «У Флёр» шли неплохо, хотя компаньоны все еще вытачивали кредит и несли немалые расходы.

— Я мечтаю завести несколько игорных домов, Зарите. Конечно, нужны будут белые компаньоны, как Флёр Ирондель, чтобы раздобыть деньги.

— Она что, белая? Вообще-то, она больше похожа на индейца.

— Настоящая француженка, только обгорела на солнышке.

— Тебе с ней повезло, Захария. Компаньоны, вообще-то, не нужны, лучше заплатить кому-нибудь, чтобы дал свое имя. Так делает мадам Виолетта, чтобы обойти закон. Дон Санчо служит витриной, но она его в свои дела не пускает.

В этом доме я танцевала по-своему, и ночь пролетела быстро. Когда Захария повез меня домой, уже светало. Ему приходилось поддерживать меня под руку: у меня кружилась голова от счастья и шампанского, которое я никогда до этого дня не пробовала. «Эрцули, лоа любви, не попусти, чтоб я влюбилась в этого человека, потому что он заставит меня страдать», — молилась я этой ночью, вспоминая о том, как женщины смотрели на него в Ле-Капе и предлагали ему себя в заведении «У Флёр».

Из окошка экипажа мы заметили отца Антуана, который, шаркая сандалиями, возвращался в церковь после ночи добрых дел. Он шел устало, и мы остановились подвезти его, хотя мне и было стыдно за свое пахнувшее алкоголем дыхание и декольтированное платье. «Вижу, ты на славу отпраздновала свой первый день свободы, дочь моя. Что ж, ты и вправду заслужила немного развлечься» — это все, что он сказал, прежде чем меня благословить.

Как мне и обещал Захария, это был счастливый день. Таким я его запомнила.

 

Политика дня

 

Пьер-Франсуа Туссен, названный Лувертюром за свою ловкость в переговорах и торгах, установил в Сан-Доминго военную диктатуру и худо-бедно ситуацию контролировал, однако семь лет насилия опустошили колонию и в немалой степени способствовали обеднению Франции. Наполеон не собирался допускать, чтобы «этот криволапый», как он называл Туссена, ставил ему условия. Туссен провозгласил себя пожизненным правителем, вдохновленный примером Наполеона с его пожизненным титулом первого консула, и обращался к нему как равный к равному. Бонапарт же собирался раздавить его, как таракана, отправить негров на плантации работать и восстановить колонию под управлением белых. Клиенты «Кафе эмигрантов» в Новом Орлеане с неослабевающим вниманием следили все последующие месяцы за сумбурными событиями, потому что все еще не теряли надежды вернуться на остров. Наполеон послал туда крупный экспедиционный корпус под командованием своего зятя, генерала Леклерка, взявшего с собой и свою прекрасную супругу — Полину Бонапарт. Сестра Наполеона путешествовала с придворными, музыкантами, акробатами, актерами, мебелью, украшениями и всем тем, чего только можно было пожелать для создания в колонии двора, не уступающего по пышности и блеску тому, который она оставила в Париже.

Экспедиция вышла из Бреста в конце 1801 года, и два месяца спустя корабли Леклерка расстреляли из пушек Ле-Кап, и город был обращен в пепел уже во второй раз за десять лет. Туссен-Лувертюр и бровью не повел. Спокойный, он каждую секунду ждал того единственного момента, когда следует атаковать или отступить, но в любом случае войска его оставляли за собой выжженную землю — ни одного дерева, которое бы оставалось стоять. Те белые, которым не удалось укрыться под защитой Леклерка, были уничтожены. В апреле желтая лихорадка, как еще одно проклятие, обрушилась на французские войска, непривычные к этому климату и по этой причине оказавшиеся беззащитными перед эпидемией.

Быстрый переход