Изменить размер шрифта - +
Не нужна ему Анна Денман, с руки ему больше Фрина Мегарянка», – решил я себе, и не один я так решил себе это.

 

Вскоре после того, так во второй половине марта, Ида Ивановна зашла ко мне, посидела, повертелась на каком-то общем разговоре и вдруг спросила:

 

– Вы, кажется, немножко разладили с Истоминым?

 

– Не разладил, – отвечал я, – а так, что-то вроде черной кошки между нами пробежало.

 

– Я это заметила, – отвечала Ида и через минуту добавила: – Если вы нас любите, поговорите-ка вы с ним хорошенько…

 

Удивительные глаза Иды Ивановны диктовали, о чем я должен поговорить.

 

– Хорошо, Ида Ивановна, я поговорю.

 

– Вы помните, как мы с вами ели недавно орехи?

 

– Помню-с.

 

– Я думаю, ни один человек в своей жизни не съел за один раз столько этой гадости, сколько я их тогда перегрызла. Это, понимаете, отчего так елось?.. Это я себя кусала, потому что во мне вот что происходило.

 

Ида, сердито наморщив лоб, повернула рукою возле своего сердца.

 

– У меня ужасный слух, особенно когда я слышу то, чего не хотела бы слышать.

 

Она вздохнула.

 

– Я обо всем поговорю, – сказал я.

 

Девушка пожала мне руку, сказала: «Пожалуйста, поговорите» и ушла.

 

На другой день я зашел утром к Истомину. Он был очень приветлив и держал себя так, как будто между нами перед этим не было никакого дутья друг на друга.

 

– Вы не знаете, – начал он весело, – какие на меня; нынче посыпались напасти? Я ведь вчера совсем чуть не рассорился с Шульцем.

 

– За что это?

 

– А вот подите! Берта Ивановна рассуждала обо мне какой я негодный для жизни человек, и сказала, что если бы она была моею женой, так она бы меня кусала; а я отвечал, что я могу доставить ей это удовольствие и в качестве чужой жены. Я, мол, очень люблю, когда хорошенькие женщины приходят в такое состояние, что желают кусаться. А она, дура, сейчас расплакалась. Да, впрочем, черт с ними! Я был и рад; очень уж надоело это столь постоянное знакомство.

 

– А у Норков как?

 

– Там… мы занимаемся, – сказал, принимая серьезное выражение, Истомин.

 

– И успеваете?

 

Художник взглянул на меня, улыбнулся и, расправляя ус, отвечал:

 

– И успеваем.

 

– А далее что будет, Роман Прокофьич?

 

– А-а! Вы, верно, ко мне и волей, и неволей, и свой; охотой. Почтенное семейство, верно, уж не радо и дешевизне? Успокойте их, пожалуйста: это ведь полезно девочкам – это их развивает.

 

– А если этого развития, Роман Прокофьич, не желают совсем? Если его боятся?

 

– Да вздор все это! совсем никто ничего и не боится; а это все Идища эта сочиняет. Этакой, черт возьми, крендель выборгский, – проговорил он с раздражением, садясь к столу, и тут же написал madame Норк записку, что он искренно сожалеет, что, по совершенному недосугу, должен отказаться от уроков ее дочери. Написав это, он позвал своего человека и велел ему отнести записку тотчас же к Норкам.

 

После этого мы опять встречались с Истоминым изредка и только на минуты, а к тому же настала весна – оба мы спешили расстаться с пыльным Петербургом и оба в половине апреля уехали: я на Днепр, а Истомин – в Ялту.

Быстрый переход