С тех пор прошло два года. В начале прошлого сезона Петю взяли в труппу, а в остальном все осталось по-прежнему. Марианна Сергеевна уже начала всерьез опасаться, что первая любовь, обычно проходящая, как ветрянка, и к тому же оставляющая иммунитет на будущее, у сына затянулась, будто противный хронический бронхит, угрожающий перейти в астму (Петины бабушка и дедушка были врачами). И даже тот вопиющий факт, что у Тани и Виктора Ивановича прошлым летом родилась дочь, никак не повлиял на Петины романтические чувства. Однако Таня по-прежнему вела себя безупречно, и Марианне Сергеевне приходилось ограничиваться слабо выраженной неприязнью, учитывая наличие у той супруга-главрежа.

Но теперь, когда Удальцов уехал, а Таня осталась, с трудом достигнутый баланс нарушался, поняла Александра. Бог знает, что могло взбрести в голову этому мальчишке! Отец, так и не примирившийся с положением дел, возможного развития событий не переживет. Да и мама… Когда Саша вернулась в комнату с подносом, по выражению ее лица Марианна Сергеевна поняла, что ее умница-дочь наконец правильно проанализировала ситуацию. Поэтому, сделав первый глоток, спросила без предисловий:

– Ну-с, что будем делать, Александра?

Это вошло уже в привычку: первое, что он делал, входя в квартиру, – отодвигал в сторону тяжелые портьеры и открывал окно, летом – нараспашку, зимой – хотя бы чуть-чуть. Вероника Гавриловна, которая уже несколько лет совмещала в его доме функции домоправительницы и домомучительницы, в его отсутствие окна непременно наглухо запирала, а портьеры тщательно задергивала. Учитывая, что хозяин бывал дома нечасто, в квартире становилось темно и душно, как в склепе, и запах был… нежилой. Спорить с Вероникой Гавриловной, как показывала практика, было бесполезно, поскольку за порядок в доме отвечала она, а она понимала порядок именно так. Павел и не спорил. Просто приходил домой – и открывал окно, впуская в дом свет, запах моря и крики чаек.

Конец августа в этом году был удивительно теплым и солнечным, природа как будто извинялась за серое и дождливое лето. Поэтому Павел рванул в стороны портьеры, как занавес, распахнул окно… и привычно замер, в сотый раз захваченный знакомой и каждый раз новой, полной жизни и движения, сценой: синий простор воды с едва видным вдали, у самого горизонта, берегом, огромное, торжествующее небо, кажущиеся крошечными кораблики, трудолюбиво снующие туда-сюда. Иногда простор, как занавесь из тонкого прозрачного тюля, накрывала серая пелена мелкого дождя, иногда солнце разбрасывало по воде тысячи зайчиков, слепивших глаза. А иногда, как сегодня, со стороны залива на город шла огромная черно-синяя туча, грозившая всевозможными неприятностями – и над Петергофом уже виднелась полоса дождя. Но одно было неизменно: в эти моменты он, Павел, оставался наедине с этой громадой воды и неба, не было ни огромного города, ни людей – только он и море.

Он специально выбирал квартиру: дом на улице Кораблестроителей, двадцать первый этаж, с видом на Финский залив, панорамное остекление – детская мечта мальчика с пыльной, звенящей трамваями сухопутной Лиговки. Остальное он отдал на откуп дизайнера и потом долго удивлялся тому, какими странными путями идет порой развитие дизайнерской мысли. Например, в квартире было много зеркал, в которые нельзя было посмотреться: они висели какими-то прихотливыми фрагментами, то узкими, то пошире, и любовались друг на друга. Павел им не мешал, ему хватало зеркала в ванной, перед которым он брился, и в гардеробной, где одевался, собираясь на работу. Еще, к примеру, в гостиной стояли белые стулья со странно растопыренными ножками, о которые больно ушибались все, кто проходил мимо босиком. Павлу всегда казалось, что стулья нарочно подставляют свои тоненькие стальные ножки и тихо хихикают, слушая комментарии пострадавших. Впрочем, босиком по своей квартире ходил только он сам… ну, и разве что пару раз случайные знакомые.