|
У него завязались хорошие литературные знакомства в Петербурге и в Москве, где он обыкновенно и проводил зимы. Летом он появлялся в Лобанове и жил большею частью у А.И.У. На сорок втором году он женился на его дочери Е. А. Говорят, что она страстно влюбилась в него и вышла замуж против воли родителей. Сейчас же после свадьбы молодые уехали и вернулись только тогда, когда Е. А. родила дочь и заболела. Болезнь у нее все развивалась более и более, и, наконец, через четыре года чахотка свела ее в могилу. Н.В. был сильно поражен ее смертью. Он любил ее глубоко и искренне. Мне говорили, что почти каждый день, в теплую погоду, Н.В. возил ее в нарочно сделанной для нее тележке по селу, возбуждая тем всеобщие насмешки.
После смерти Е. А., несмотря на упрашивания и даже требования тещи отдать ей ребенка, Н.В. взял свою девочку и скрылся. Воспитанием ее он занялся сам, и замечательно оригинально было это воспитание. «Он ее страстно любил, — сообщил мне А.И.У., - но любил опять-таки по-своему». И действительно, он делал все по-своему. Например, он купал ее следующим образом: разденет и спокойно бросит в воду. Ребенок, разумеется, кричит, силится выбраться на берег, отчаянно бултыхается ручонками, а он стоит себе спокойно на берегу… В это время жизнь Н.В. была уже вполне кочевая. Неизвестно, с какими целями он бродил всюду по селам (уходил даже в дальние губернии), где, разумеется, не пропускал ни одного питейного заведения, — и везде в «своем» костюме и с девочкою — дочкой. Костюм этот был незамысловатый, а иногда просто нищенский. Вещей у него только и было, что с собой. А с собой он носил маленький мешочек, где лежала одна-другая рубашка, кое-какие «бумажонки» (рукописи) и простая, русская гармоника. Он с нею не разлучался. Дочка, наряженная в мужской костюм, тоже всюду сопровождала его — и по деревням, и по питейным заведениям. В Лобанове почти всякий мальчишка видал, например, такую сцену: идет Н.В. с своею дочкою и, наигрывая «барыню», подпевает самым развеселым образом что-нибудь вроде: Вообще наружно Н.В. казался веселым. Очень многие из его знакомых называли его «Мефистофелем», по чему легко можно судить о характере этой веселости. В пьяном виде он был смирен, среди мужиков — весел, а на заводе (в Лобанове винокуренный завод, куда он очень часто заходил), среди разных «подвальных» и рабочих — серьезен и задумчив. Пить начал Н.В. уже лет под сорок, то есть, разумеется, пить «как следует». Зная подобные отношения Н.В. к простому народу, тяжело было слушать рассказ одного заводского служащего, как однажды он «закатил в шею Н.В.». «Альни закувыркался!» — прибавил рассказчик с неприятным смехом. Да и не одно это — многое и очень многое тяжело было выслушивать, тем более, что не верить таким рассказам было невозможно: во-первых, — не могут же все врать, и одинаково, а во-вторых, за правдивость говорила и сама бесхитростная передача, не бившая на эффект или на «поражение» слушателя. Видимо, что все привыкли смотреть на Н.В. как на обыкновенного бродягу-пьянчужку. Вот что, например, рассказал мне лобановский кабатчик, с которым я, как будто незаметно, разговорился в целом обществе лобановских жителей о Н.В. — Известно — бродяга был. Чудной какой-то. Он, может, там и ученый был, только мы этому не верили. Какое же, к примеру, ученье, когда шлялся нищебродом? Раз пришел ко мне. Мы с женой сидим, чай пьем. «Дай, пожалуйста, чайку стаканчик». — «Нету, говорю, весь уж выпили». — «Ну, хоть стаканчик!» «Да нету же. — Зло меня даже взяло. — Не заваривать же для тебя». «Ну, хоть теплой водицы из самовара; дай, ради бога — душа пересохла». «Это, говорю, дело другое. |
