— Уолтер не мог это писать! — вспыхнул отец.

— Полюбуйся! — Он протянул отцу фотоснимок. — Можешь спросить его самого. Статья «Красная истерия», журнал «Нью рипаблик», который и сейчас выходит, но в котором Липпман больше не печатается. Год тысяча девятьсот двадцатый. Может, это не тот Липпман, который потом стал хвалить Гитлера, избавившего Германию от коммунистов?

— Что ж, — взял себя в руки отец, — человеку свойственно ошибаться. Особенно в молодости. Потом он преодолел эту детскую болезнь, эту куриную слепоту, перестал быть дальтоником, разглядел, что к чему…

— И стал кидаться как бык на все красное, тем более что за это хорошо платят?

Эрик-первый едва не поднял руку на Эрика-второго. Видя, что отец раздражен, Эрик посмотрел на часы и сделал вид, что ужасно спешит и потому никак не может остаться на ужин. В тот же вечер он уехал из Вашингтона в часть.

После очередной засады Эрика Худа стошнило.

— Ты чего расчувствовался? — не сдержался Виктор.

— Меня поразил, понимаешь, страшный запах сгоревших людей.

— Привыкать нужно! — обрезал его Кремлев и одернул самого себя. Ведь и у него подступала тошнота к горлу, когда он видел сожженные палачами и факельщиками СС-штандартенфюрера Дирлевангера полесские деревни. — Успокойся, Эрик, это оттого, что ты их все еще за людей считаешь. Эти эсэсовцы у нас на Востоке шли по трупам женщин, стариков, детей.

С утра немцы стали обстреливать партизанский лес из шестиствольного миномета.

— Кажется, мы немного переборщили с засадами, — заметил Кремлев.

— Еще как! — согласился озабоченно Эрик Худ. Неподалеку рвались мины.

— Мой совет тебе, — сказал Кремлев Худу, — если мина летит на тебя, прыгай к ней поближе и ложись! Мины взрываются конусом кверху. У основания взрыва — мертвое пространство.

Худ посмотрел на своего начальника штаба как на сумасшедшего.

Когда все изрядно выпили, слово взял Карл.

— Друзья! — сказал он по-немецки. — В этом краю древние рыцари пили на брудершафт не так, как мы это делаем сегодня. Для них это была нерушимая клятва. Становясь братьями по оружию, они пили вино из рога вот так… — Он поднял алюминиевую чашку от фляжки и, надрезав большой палец, капнул кровью в вино.

Все тут же стали следовать его примеру. Эрик подошел к Виктору и, блеснув увлажнившимися глазами, с чувством произнес:

— Ты спас мне жизнь, а я — тебе. Теперь мы братья по крови навсегда… — Он крепко пожал Виктору руку.

Карл запел песню, которая стала почти интернациональной, — «Лили Марлен». Удивительная была судьба у этой песни. Появилась она еще в первую мировую войну, но шлягером не стала. В начале второй мировой ее пели сначала только немцы. Исполняющая эту песню немка Лале Андерсон прославилась в Германии, стала «соловьем вермахта». Мало кто знал, что Гиммлер хотел арестовать певицу за связь с любимым, который был антифашистом и бежал в Швейцарию, но и у Гиммлера оказались руки коротки. Она пела о солдатской тоске по дому, и ее слушали по радио английские солдаты под Эль-Аламейном, и они сделали эту песню своей песней. Потом ее стала петь у союзников всемирно известная Марлен Дитрих. С этой песней Марлен Дитрих, эмигрировавшая в США из фашистской Германии, выступала перед солдатами-союзниками в Африке, Сицилии, Франции. О ней с восторгом и признательностью писали Хемингуэй и Ремарк. Потом ее подхватили американцы, потому что ничего фашистского в этой песне не было…

Потом ребята негромко пели «Катюшу».