— Ненавижу! Ненавижу!.. — выпалил он бешено. — Да, я видел ее… видел, как она умирала… как болталась в петле… И я снимал ее «лейкой»… Русские и американцы — вы передеретесь… и тогда мы…

Бездумно, с быстротой и точностью отлаженного автомата, Виктор, падая, сложил руки, словно для молитвы, затем изо всех сил вскинул их, разрывая мертвую хватку врага. Но в это мгновение на голову эсэсовца с треском опустился кованый приклад шестифунтового карабина, и глаза его, блеснув белками, закрылись навсегда.

— Кажется, готов? — спросил, отдуваясь, Эрик. — Я — одного, ты — одного. Ничья. Один — один…

— Победила дружба. — Виктор прыжком поднялся на ноги. — А ты, я погляжу, смекалистый паренек. Так трахнуть человека. Да еще сзади. Не по-джентльменски. Давай закурим, приятель, по одной. Вот сигареты покойник завещал…

Бездыханное тело гауптшарфюрера оттащили и сбросили в яму, полуприкрытую обнаженными корнями вывороченной бурей мачтовой сосны. Виктор разложил оперативные карты Арденн, Антверпена, Бельгии, Голландии. Эрик дрожащими руками чистил оружие.

— Черт знает куда забрался! — покачал Виктор головой. — Пятый меридиан. А Москва на тридцать седьмом. Скажи, друг, — обратился он к Эрику, — на каком меридиане твой Бедфорд?

— Где-то близ семьдесят пятого западного полушария, на другом конце света.

Виктор стал разбирать личные бумаги эсэсовца. Одна фотография привлекла особое его внимание. На переднем плане красовался бравого вида офицер СС с двумя квадратами оберштурмфюрера в левой петлице. За ним кругом стояло около полусотни музыкантов с дирижером посредине. Надпись на обороте гласила: «Дорогой кузен! Здесь ты видишь меня в день рождения фюрера в 1943 году. Оркестр из кацетников исполняет наше лагерное «Танго смерти». В этот день я отобрал пятьдесят четыре «полосатика» (ведь фюреру исполнилось 54 года) и самолично расстрелял их. ХГ! Комендант Яновского лагеря под Лембергом СС-оштуф Вильгауз». Виктор привычно разобрался в сокращениях: ХГ — «Хайль Гитлер», оштуф — оберштурмфюрер — и показал фотографию Эрику.

— Ну, что скажешь, старина?

— Этих эсэсовцев надо убивать, как бешеных собак! — тихо произнес потрясенный до глубины души Эрик.

В лесу нашли незамерзший родник, напились. Худ вдруг стал раздеваться.

— Ты что, — спросил американца Виктор, — сбрендил?

— Все тело чешется. — Эрик быстро разделся до пояса. — Никогда так долго не был я без ванны. — Он намочил носовой платок и стал, дрожа и постанывая от холода, тереть им грудь, руки, спину. — У нас такая баня называется баней шлюхи.

— Теперь и мне можно, — решительно объявил Виктор, когда Эрик оделся. — А ты посторожи.

Он, скинув всю одежду, крякнул и стал натираться снегом. Американец смотрел на него круглыми от изумления глазами.

— А это — партизанская баня, — Кремлев старался не слишком громко стучать зубами. Признаться, ему давно не приходилось обтираться снегом, но нельзя же было ударить в грязь лицом перед иностранцем, особенно союзником. Потом, одевшись, он быстро пошел вперед, чтобы согреться.

Арденнский лес был разделен на квадраты, каждая сторона которого равнялась километру. Опасаясь засад, они перебирались ползком через просеки — один прикрывал, другой полз. На просеках не было никаких признаков присутствия человека. Зато много было звериных и птичьих следов.