Люся очень хотела защитить шефа, но стеснялась. Она думала: «Знает Сергей, наверное. Или нет?» — и решила: «Если б знал, не стал бы говорить так. А впрочем, что он особенного сказал?»

— А о деле что думать! Ты и так все правильно делаешь. Сейчас выведем ее из этого состояния — поднимем давление, а потом оперировать. Ты же сама говорила — перитонит, — так что же можно делать, кроме операции?

— Я побаиваюсь лезть к ней в живот: оперировал-то Сам. Не знаю. Как-то не могу, если бы не Сам…

— Люсенька, целая империя Буонапартова была ликвидирована из-за того, что под Ватерлоо Груши боялся корригировать Самого, хотя всем было ясно, что надо изменить что-то в плане! А?

— И я боюсь моего Наполеона.

— Господи, Люсенька, да ты что! Сам и скажет тебе спасибо.

Хоть он и Наполеон.

— Я не знаю, не знаю. Прошу тебя, Сереж, оперируй ты.

— Люсенька! Людмила Аркадьевна! Твоя просьба для меня закон. Как говорит Нач: просьба начальства — приказание. А для меня приказание — твоя просьба.

— Прекрати, пожалуйста, ерничать.

«Знает, знает! — подумала Люся и побежала к больной. — Догадался или Он сказал? Нет. Он не скажет. Никому». Теперь уже около больной распоряжался Сергей:

— Вы, ребята, что стоите смотрите только? Принимайте участие. И вы, девочки, давайте работу студентам. Человеко-простой идет. Измеряйте давление. Передай грушу студенту — пусть он нагнетает в артерию, а ты готовь систему пока. — И дальше Люсе шепотом: — Студентов надо привлекать непосредственно к работе. Участие в деле привлекает к нему больше, чем разглагольствование или бездельное созерцание его. Возьмут и на себя часть ответственности — уже не безразличны. Не боимся ответственности — в меньшей степени их первородный грех всеобщий затронет. А? Это я тебе сообщаю свои педагогические тайны. Не большое откровение, между прочим. А главное откровение: после участия студентов в общей работе немножечко поиронизировать над своими действиями. Сделать их еще и соучастниками самооценки, да еще личной, во!

— Перестань, Сергей. Бабка-то плохая.

— А мы все делаем. Ребята! Давление какое?

— Сто на сорок.

— Вот видишь! Если уж говорить честно, я действительно ерничаю, но это от смущения. Только ты никому ни-ни. Понимаешь, ничего у меня в голове не укладывается. Не понимаю, что у бабки может быть. Непонятен живот мне, а? И все-таки швы, по-моему, целы. Но тогда что?

— Я тоже ничего придумать не могу. Одно ясно мне — оперировать надо.

— Это понятно, но как-то надежнее идти в живот, когда знаешь, куда и на что. Ребята, давление?

— Сто десять на пятьдесят пять.

— Давайте осторожненько на стол переносить. Постойте! Люсь, ты с ней говорила об операции?

— Так… Гипотетически.

— Как же ты, милая? Пойдем поговорим. Сколько времени?

— Половина шестого.

— Не успеем до конференции. Как зовут ее?

— Зинаида Борисовна.

Подошли к постели.

— Зинаида Борисовна, придется вам еще одну небольшую операцию сделать. Собственно, и не операция даже, но делать надо.

— А что такое, доктор? Что у меня, доктор? Я не хочу, не вынесу. Что это болит у меня, доктор?

— Вот в том-то и дело, Зинаида Борисовна. У вас все хорошо, но одна ниточка соскочила, и кровь идет. Это бывает. Надо перевязать. Да это-то и за операцию считать нельзя.

— А подождать нельзя?

— Что вы! Сейчас это пустяк, а если ждать — целая операция будет.