— На твоего мужа, Аня, будут показывать пальцами! — негодовала будущая теща. Не пришлось бы ему поддерживать беседы о президенте и его супруге, о панках, рэкетирах и о том, что на Западе — на каком Западе, простите, разве он вообще существует? — высокий жизненный уровень; о депутатах, Бровкине или Цветочкине, о валькирии российской политики, вечной деве Новосельской, — он ведь и фамилий не запоминал, и порой казалось, что, разбуди его среди ночи, он не вспомнит твоего лица. Кто? Сын? Митя?.. А, да-да…

Серафима, чуя в нем что-то не поддающееся привычным определениям, умудрилась все-таки после долгих поисков найти формулировку, в которую можно было его затолкать: «темная лошадка».

Она улавливала, что и ремонт дачи его, как теперь говорят, тоже не колышет. Потому она долго раздумывала, с чего начать разговор, решила — с внучки, с Дашки. Основной акцент на ее слабеньком здоровье — так будет правильно. Дача нужна именно ребенку, не Муре, не Наталье

— ребенку. Мура ведь — бескорыстный, да, пивом торгует, так его же съели. Он — недотепа. Рвача не съедят

— подавятся. Кстати, она была и в самом деле свято уверена, что Мурочка — дитя слабое, неразумное. И Мите, неожиданно для него, как-то залепила: ты-то далеко пойдешь, ты птица большого полета, а мой недотепистый, сарделечка, его и в школе так дразнили.

 Да, девочке нужен воздух, вода (лет тридцать уже было искусственному морю, если не больше), солнце. То есть солнце, воздух и вода. Белки, птички. Общение с природой воспитывает. Молоко парное. В поселке держали несколько коров, и среди дачников была постоянная драка за молоко. Бегать босиком по травке. Плоскостопия не будет. Клещи? Они опасны только в мае-июне. А Наталья на дачу не ездит — и ребеночек без воздуха. Как прекрасно, что Сергей затеял ремонт — пусть Мура ему поможет — раз! два! — одни руки хорошо, а две головы

— это тебе не хухры-мухры — и уже в июле девочка поедет на дачку! А так он все лето провозится. Серафима даже не намекнула на основные свои опасения — попробуй Сергей урвать себе дачу, если Мура будет участвовать в ремонте! Ребенок — святое дело!

Поговорю, пообещал Антон Андреевич, зная наверняка, что промолчит.

Она подождала, подождала: никаких результатов. Не хочет, хрыч, связываться с сынком. Развратник Сергей, пьяница! Была бы жива Елена Андреевна — сразу бы с горя умерла, увидев его. Старуха их всех как-то еще держала — порядок был, а сейчас телега катится под гору. Щучья порода. Ладно, надо действовать хитростью.

* * *

Наташа не подала на развод — не хватило духу. Когда она сообщила о желании своем Муре — тот разрыдался. То есть самым настоящим образом. Он всхлипывал, слезы и сопли текли по его лицу, он глотал их, у него трясся подбородок… Она отвернулась и вышла из комнаты. Открыла балкон — одиннадцатый этаж — внизу — новый микрорайон: как ни странно, он нравился ей. Дома отстояли далеко один от другого, между ними свободно гулял ветер, шевеля кроны молодых, недавно посаженных тополей. Ей было просторно здесь; а в центре, где они жили всегда, среди серых монументальных знаний сталинской эпохи, она задыхалась. Но, как и все, говорила, что новый район — бездарен, однотипен, сер… Она не имела ни сме

 лости, ни желания делиться своими робкими мыслями или непонятными другим чувствами, наверное, изначально не веря, как, возможно, и все Ярославцевы, во взаимопонимание между людьми, и, заглушая в себе скуку, она и не догадывалась, что в эти моменты очень напоминает своего отца.