.. Он удрал, как заяц... А я крикнул вдогонку... Приснится же чушь!» Но проснуться не удавалось, нет никакой надежды, все ширилась пропасть между безмятежным только что и страшным сейчас. И на краю этой пропасти они разрушались, теряли привычные очертания, спадала поза, красочная обертка, и тщетно пытались они ухватиться за что-то из прежнего арсенала, что-то произнести достойное случая, оцепенелые губы не шевелились, все ускользало, все трансформировалось.
По группе прошло движение. Только что теснились в кучу, теперь отстранялись друг от друга, внешне едва заметно: «Это они... Я тут случайно... Я ни при чем, я от всего этого далек». Четверть шага в сторону, опущенные руки, возведенные стены, шкурническая позиция на будущих допросах... Каждый остался на необитаемом острове, и на каждого шел человек с пистолетом, и пистолет был непереносимо велик и черен. В дверь задувало, лампочка покачивалась, по полу и стенам метались их тени, а они замирали на местах, хотя внутренне уже панически бросились врассыпную — в окно, под лавку, за кучу хлама в углу, прочь один от другого, от, проклятой машины, от человека на пороге и от невыносимой тишины.
Неужели из-за них Кока цапался с Чугуновым? Когда-то давно... два дня назад. Раз уж пошли на такое, то хоть умели бы принять проигрыш по-джентльменски! Где она, куда девалась ваша невозмутимая ирония? Что же вы не кинете снисходительное «товарищ капитан милиции», не загнете про «обоюдную духовную интерлюдию»! Барахло!
Чугунов медленно убрал пистолет и сплюнул под ноги Ольшевскому.
— Сопляки... — вздрагивающим голосом сказал он. — Сопляки! Сопляки!
И отвернулся к дверям.
Долго смотрел он в дверной проем, за которым сеялся и сеялся мелкий снежок. Когда обернулся обратно, лицо было спокойное.
— У кого угнали?
Оттого, что молчание было наконец нарушено, они встрепенулись облегченно. Он заговорил, он что-то спрашивает! Угодливо кинулись с ответами:
— В Леонтьевском переулке, от дома шесть.
— Хозяин такой высокий, в серой шляпе.
(«Мы все скажем... Спрашивайте, пожалуйста.... Ничего не станем скрывать...»)
— Машина на ходу?
(«Конечно, конечно на ходу... Как же иначе... Ведь мы взяли совсем немного, самую малость. Только побаловаться».)
Чугунов пнул скат сапогом, открыл багажник. Запасного колеса не было.
(«Вернем... Ей-богу!.. Честное слово... Мы больше не будем...»)
— Воду слили?
— Нет.
(«Не сообразили про воду... Но гараж ведь теплый, мороза нет... Вы не беспокойтесь...»)
— Ключи? Завтра к одиннадцати приедете ко мне.
— Вот. Пожалуйста. Хорошо.
(«Конечно, безусловно, приедем... Мы послушные... Берите ключи...»)
Чугунов сел за руль, скинул на пол забытую Спицей на сиденье отвертку. Кока примостился рядом, и машина боязливо, будто не веря себе, стала выползать из клетки. Дина, выбежавшая отворить ворота, неподвижно смотрела ей вслед. Не очень спешила возвращаться она к своим мальчикам. Все они увидели сейчас друг друга в таком свете, что оставалось только разбегаться в разные стороны...
Сашка притопывал ногами в своем проулочке. Разглядев машину, он свистнул.
— Эк ее раскулачили, родимую. А где сами-то?
— Штаны выжимают, — сказал Кока.
— Ага, — Сашка решил, что не стоит вдаваться в подробности. — Прицепим?
— Доведу. Светаев с тобой.
— Нет! — упрямо сказал Кока, покрепче утверждаясь на своей части сиденья.
Чугунов хмуро разглядывал что-то на дороге.
— Ну-ну, — неопределенно сказал он, мазнул рукавом по запотевшему стеклу и тронул за райотдельской «Победой». |