Уиджери переписывались с Примби только по поводу дивидендов, выплачиваемых за долю мистера Примби в прачечной «Хрустальный пар». Возникновение компании было сопряжено с некоторыми трениями, и мистер Уиджери затаил досаду, которую и изливал в нарочитой сухости и краткости своих писем. И вот это письмо, адресованное «мисс Крисси Примби».

Моя дорогая Крисси, — начиналось письмо.

Такое огорчительное дело с твоим папашей выразить не могу как я огорчен я сразу поехал в приют куда ты его поместила чуть они мне написали и получил его бумажник и чековую книжку. Очень удачно что они нашли в его кармане мой адрес не то думается я бы остался как всегда в неведении обо всем этом он меня не узнал и отрекался от своей фамилии но потом сказал что знает меня как нечистого на руку торгаша и мошенника и отрезал бы мне уши и угрожал мне. Посадил на какой-то там кол. Я все это обдумал и как ты еще несовершеннолетняя выходит я тебе вроде опекун и должен блюсти твою долю в прачечной а она приносит дохода куда меньше чем мне втирал очки твой папаша. Думаю он уже тогда спятил и не понимал толком что делал и думаю что все это дело с привилегированными акциями на какое я пошел чтоб ему не перечить надо прекратить. Ну да торопиться тут нечего раз тебе не надо платить за него там где он есть мистер Пантер говорит пока ты не станешь вмешиваться и мы всем прочим займемся когда ты оправишься от огорчения что твой папаша свихнулся. Моя супруга посылает свой привет и душевное сочувствие. Будь спокойна и не очень расстраивайся оттого что очень часто это бывает наследственным и лучше соблюдать осторожность а потому предоставь все мне а я остаюсь

твой любящий родственник

Сэм Уиджери.

— Жди! — сказала Кристина-Альберта, тут же позвонила, откладывая свидание с Полом Лэмбоуном и Уилфредом Дивайзисом, и с воинственным огнем в глазах понеслась на метро на Ливерпульский вокзал.

Когда Кристина-Альберта добралась до Вудфорд-Уэллса, ей почудилось, что прачечная стала чуть-чуть меньше, чем прежде, и ярко-голубые фургоны словно слегка потускнели. Свастики на них были заклеены плакатами, красными буквами объявлявшими: «Под Совершенно Новым Руководством. По всем Вопросам Обращаться к Директору Сэмуэлю Уиджери, Эсквайру. По Заказу».

Она прошла по садовой дорожке к двери дома, который был для нее родным почти всю ее жизнь, и дверь ей открыл сам Сэм Уиджери, увидевший ее в окно.

— Так ты приехала! — сказал он, словно колеблясь, впустить ли ее.

Высокий, сутулый мужчина с широким рябым лицом, без усов и бороды, отвислой нижней губой, большим носом, который при дыхании иногда фыркал, и очень маленькими беглыми карими глазками. Темно-серая одежда плохо на нем сидела, воротничок был обтрепан, а черный атласный галстук с готовым узлом лоснился от ветхости. Жилет у него был расстегнут почти на все пуговицы, пальцы нервно подергивались. Он смотрел на Кристину-Альберту так, словно она оказалась гораздо внушительнее, чем ему помнилось.

— Вы видели папочку? — спросила Кристина-Альберта, сразу переходя к делу.

Он сжал губы и покачал головой, словно вспоминая что-то прискорбное.

— Ему плохо? Он держался странно или… или ужасно?

— Не так громко, моя милая, — сказал он своим хриплым шепчущим голосом. — Мы же не хотим, чтобы о твоей беде услышали все. Пойдем туда, где можно поговорить спокойно.

И он повел ее в маленькую гостиную, где ее отец еще так недавно планировал условия превращения прачечной в компанию с ограниченной ответственностью. Знакомая мебель была переставлена довольно-таки неожиданным образом, а под окно было поставлено большое темное бюро.

Сэм Уиджери затворил дверь.

— Садись, Крисси, — сказал он, — и не волнуйся так.