Насколько мне известно, вы скоро вернетесь в Париж и начнете готовиться к празднику. Говорят также, что граф Сен-Жермен пишет к этому случаю оперу. Это великая честь, дочь моя, и принять подобный дар от столь искусного композитора значит оказаться перед ним в неоплатном долгу. Уверен, вы примете его с отличающими вас смирением и признательностью.

Прошу вас напомнить обо мне вашей тетушке и ее супругу и уверить их, что они, как и вы, неизменно поминаемы в моих смиренных молитвах. С истинной любовью, коей Христос завещал нам любить своих ближних, и отеческим благословением навеки остаюсь вашим преданным кузеном,

аббат Понтнеф

ГЛАВА 7

Амброзиас Доминго-и-Рохас поднял устройство повыше, чтобы Эркюль в полумраке подвала мог получше его рассмотреть.

— Вот. Собственное изобретение князя Ракоци. Дерево, рог, ремни, бронза и сталь. Ремни кожаные, а застегиваются они так…

Он показал как.

Лаборатория алхимиков располагалась глубоко под отелем — под крылом, в котором велась игра.

Кладовые над ней служили буферной зоной, гася звуки и не позволяя удушливым запахам расползаться по особняку.

Эркюль окинул подвал мрачным взглядом. Ему не нравились ни этот испанец, ни его суровая немолодая подружка. А штуковина в руках у чернявого шарлатана больше всего напоминала испанский сапог.

— Это что?

На вопрос ответил Беверли Саттин, стоявший чуть в стороне — у тигля.

— Это растяжки. Для ваших суставов.

Указав на костыли, он добавил:

— Его высочество приказал нам изготовить это устройство, потому что он хочет поставить вас на ноги.

Эркюль неуклюже шагнул вперед, презирая себя за беспомощность. Губы его запрыгали, на глаза навернулись слезы. Он закрыл лицо локтем и, пошатнувшись, едва не упал.

Суровый взгляд Ифигении Лэрре заметно смягчился.

— Вам ненавистно ваше увечье, не так ли? — участливо спросила она.

Плохо, когда тебя кто-то жалеет, но, если это делает женщина, становится горше вдвойне.

— Может, и так — ну и что?

— Почему бы вам тогда их не примерить? Князю Ракоци желательно, чтобы вы снова могли ходить. Он заверил нас, что это вполне достижимо.

О каком князе они говорят?

Поколебавшись, Эркюль возразил:

— Ерунда. Два врача смотрели, и оба махнули рукой. Да вы сами взгляните. — Он оперся на костыль и качнул ногой. — Колено, правда, сгибается. Но если я встану на эту ногу, то сразу же упаду.

В припадке бешенства, удивившем его самого не меньше, чем окружающих, Эркюль швырнул костыль к ногам женщины и ухватился за край стоящего перед ним стола.

Ифигения пожала плечами.

— Очень глупо. Когда прижимает, надо попробовать все.

Наклонившись, она подобрала костыль, но возвращать его не спешила.

Саттин демонстративно повернулся к калеке спиной, пробормотав, что благодарности от некоторых людей лучше не ждать.

— И распрекрасно, — с вызовом произнес Эркюль, обводя взглядом лабораторию. Несмотря на четыре сияющих канделябра, тут все равно было темно, а от печурки странного вида шла страшная вонь.

Женщина подошла ближе; в ее карих спокойных глазах светилось сочувствие.

— Ваш костыль у меня — возьмите его, если хотите. Если же нет, позвольте помочь вам это надеть. Мы в долгу перед князем Ракоци и в меру сил возвращаем свой долг…

Не договорив, она обернулась к Доминго.

— Амброзиас, дай табурет. Бедняга вот-вот свалится на пол.

Это было действительно так. Эркюль еле стоял, но выдерживал марку.