В этот самый миг из полумрака за спиной Генриха выступила женщина. Вместе, бок о бок спустились они по лестнице в зал, не касаясь друг друга, однако же двигаясь настолько в лад, что казались единым целым.

Женщина не шла, а плыла, словно ее ноги вовсе не касались пола; пепельно-серебристые волосы, зачесанные назад, обрамляли высокий лоб. Стройную фигуру подчеркивало, доводя до совершенства, великолепное платье — черное с серебром, в тон наряду Генриха. Единственной драгоценностью, которой она себя украсила, был точно такой же полумесяц, красовавшийся на груди. Женщина остановилась рядом с моим мужем, и все придворные, сколько их было в зале, уставились во все глаза на это украшение.

В ужасе я глядела на нее и не могла отвести глаз. Она была словно ожившая мраморная статуя — зрелая женщина в зените своих чар, превосходно знающая, какое впечатление производит на окружающих. Я воображала себе пухленькую любвеобильную гувернантку, распутницу с напомаженными губами и крашеными волосами. Словно услышав мои мысли, она подняла на меня взгляд и улыбнулась. Я не видела прежде подобной улыбки — насмешливая и торжествующая, она разом обнажила тот мрачный уголок моей души, в котором властвовали страх и ревность.

Подхватив юбки, я опрометью ринулась вон из зала и бурей ворвалась в свои покои, всполошив фрейлин, которые повскакали со стульев.

— Госпожа моя, что случилось? — Лукреция бросилась ко мне. — Ты словно увидела призрака!

— Та… та женщина… Диана де Пуатье… Она там, в зале!

Когда я произнесла это имя, мне почудилось, что его вкус навеки останется на моих губах.

— Dio Mio, она вовсе не стара! И не уродлива!

Я оперлась на туалетный столик и увидела свои длинные, унизанные кольцами пальцы с накрашенными ногтями. Подняла взгляд — из блестящей глади зеркала на меня смотрело чужое лицо: щекастое лицо итальянки, на французский манер разрисованное румянами и помадой. Лицо женщины, живущей при дворе с молчаливого попустительства короля.

— Уходите, — прошептала я. — Все уходите. Оставьте меня одну.

Малютка Анна-Мария поспешно вышла, но Лукреция не тронулась с места.

— Не позволяй, чтобы она доводила тебя до такого состояния. Ты — Екатерина Медичи, герцогиня Орлеанская, а она кто такая? Всего лишь любовница твоего мужа.

Я судорожно втянула воздух, силясь совладать со своей яростью.

— Верно, — услышала я собственный голос, который показался мне чужим. — Кто она? Да никто! Вдова королевского чиновника, бывшая гувернантка. Мой прадед — Лоренцо Медичи, повелитель Флоренции, моя родня восседала на троне Святого Петра. — Я резко повернулась к Лукреции. — И однако она смеет показываться при дворе! Смеет входить в зал бок о бок с моим супругом и смотреть на меня так, словно я ее служанка!

— Быть может, ей страшно. Она понимает, сколь много может потерять.

— Страшно? — У меня вырвался ядовитый смешок. — И кого же она боится? Меня?

— Именно. Ты — законная жена Генриха. Когда-нибудь ты родишь сыновей. Она ничего не может ему дать, кроме собственного тела. Но привлекательность ее не вечна, и она это понимает. Пускай она выглядит хорошо, но на самом-то деле вовсе не молода и целиком зависит от его верности. Подобных женщин часто бросают.

Я помолчала, обдумывая эти слова. Такое мне прежде в голову не приходило. Женщине, которую я увидела в зале, уже сейчас наверняка за сорок; в конце концов, у нее взрослые дети, она давно овдовела.