|
Другим событием явилось то, что Майк Папини предпринял некоторые шаги в отношении меня: он прижал меня в тихом уголке кулис, пока Дэвид и Софи вместе фотографировались для прессы, и сказал, что не стоит тратить время на такого мелкого эгоцентрика, как Дэвид, что я просто не имею права жить в таком захолустье, как Хирфорд, и почему бы мне не вернуться в Лондон и не зажить с ним вместе. Должно быть, он говорил вполне искренне, потому что даже начал заикаться, чего я не слышала от него со времени выхода его первого романа. Я была поражена и ответила, что у меня нет намерений поступать подобным образом, кроме того, он забыл, что у меня двое детей. Он уверенно ответил, что с детьми ничего не случится, что они могли бы остаться в деревне с няней, а мы можем сейчас уйти и сесть на последний ночной поезд, если таковой имеется. Я сказала, что он, вероятно, сошел с ума, никакого поезда нет, няни тоже, а лишь несмышленая французская девушка, и в любом случае я не перенесу разлуку с детьми больше, чем на день. Он заявил, что я слабохарактерная, а я ответила:
– Майк, ты не видишь разницы между ребенком и котенком, – и быстро отошла в сторону, решив, что в с меня довольно. Я не сбавляла темпа всю дорогу домой: без всякой видимой причины я рассердилась на Майка за его выходку, хотя и была удивлена. Чтобы меня рассердить, требуются усилия самого низкого негодяя. Мне казалось довольно забавным, что за одну неделю я дважды стала в той или иной степени объектом мужского интереса, в то время как в течение трех лет никто не попадал под действие моего обаяния. Наверное, моя связь с Виндхэмом распространила вокруг меня флюиды доступности и неугомонности, которые, вкупе с шампанским, вызвали такой порыв у Майка Папини. Теперь у меня был выбор. Вопрос, кого я должна выбрать, в общем-то не стоял: у Майка было множество ценимых мною качеств, Виндхэм же часто разочаровывал меня. Но я уже выбрала Виндхэма. Я пыталась понять, в чем заключается разница между ними. Вот она: Майк Папини был профессионалом, а Виндхэм Фаррар любителем. Майк Папини, несмотря на большую разницу в происхождении и положении, был из одной когорты с Мери Скотт: для него жизнь означала дисциплину. В обществе Виндхэма я чувствовала, что жизнь – это праздник, а праздник – это совсем не то, что жизнь по расписанию…. На следующее утро, около одиннадцати, ко мне неожиданно заглянула Софи Брент. Я стирала, когда она вошла. Паскаль открыла ей дверь, и когда я увидела ее такой необычно бледной и мрачной, я удивилась: что могло огорчить ее? – Ты сегодня рано, – весело сказала я, вылавливая кипяченые горячие подгузники из стиральной машины с помощью деревянных щипцов. Она не ответила, поэтому я тоже замолчала: я едва ли смогла бы расслышать ее, если бы она заговорила, из-за шума стиральной машины. Когда я выключила машину, она подавленно произнесла: – О Дэвиде напечатана потрясающая заметка в «Телеграф». Я поняла, чем вызван ее визит: она искала утешения. Я почти не видела утренних газет, проглядела только две. В них не обошли молчанием отсутствие у Софи опыта и соответствующей техники. – Правда? – сказала я. – Я еще не читала газеты, – и принялась полоскать подгузники, показывая, что не имею времени на чтение прессы. Я уже говорила ей на приеме, как она была великолепна и неподражаема на мой взгляд, и мне не хотелось начинать все заново. Я подумала: какую систему защиты она избрала на этот раз? Но она никак не могла перейти к делу. Наконец, она деланно безразличным тоном спросила: – Ты можешь не поверить, но знаешь, что «Кларион» написал о Фелисити? Что ее игра была шедевром комической изобретательности. Ты слышала что-либо подобное? Честно, Фелисити, по-моему, худшая в мире актриса. А ты что скажешь? – Мне она не кажется особенно гениальной, – устало ответила я, пытаясь сосредоточиться на своей работе. |
