Днем шел дождь, а сейчас (22 часа) сыплется какая-то изморось. Снег над костром тает и падает мелкими капельками на тетрадь.

За день проплыли пятнадцать километров. Не обошлось без приключений. Ниже Запевалихи через всю реку — залом и лишь с левого берега — мелкий перекат. Река на повороте с шумом уходит под залом. Едва успели подвалить к перекату. Перегоняли плот по колено в воде. Баженова спрыгнула в воду, хотя я приказал ей остаться. Плот провели благополучно. Долина пока все еще проходит в пределах изверженных пород. На устьях мелких речек наблюдал граниты, диориты и гранодиориты в виде крупных обломков, плохо окатанных. Все притоки Колчима довольно сильно подвешены, так что вода их падает с шумом, напоминающим рокот водопадов…

24 октября, понедельник.

Неудачный день. Плот бросили с утра. В полдень вышли к реке Ним. Пошли с Чеботаревым искать переход. Оказалось, что река замерзла метров на двести. Ниже по течению она покрыта шугой, и перейти ее можно только по пояс в воде с переката на перекат. Нужно было делать мост, но поблизости не оказалось ни одного дерева, которое можно было бы свалить так, чтобы оно достало до противоположного берега.

Чеботарев предложил перейти по льду с шестами. Это чуть не стоило ему жизни. На середине реки он провалился и ушел под лед. К счастью, тонкие льдины разошлись, так что с нашей помощью он выкарабкался на берег. Пришлось разводить костер и сушить его, что задержало нас на два часа. Вечером на привале разговор о счастье…»

В дневнике Колыванова разговор о счастье остался только заметкой, благодаря которой он мог бы вспомнить затем о нем. Он вспомнил бы, может быть, и те условия, в которых этот разговор происходил, — человеческая память имеет странные свойства. Иной раз она очень тщательно хранит мелкие подробности, которые, казалось бы, не представляют ценности, забывая в то же время основное, что происходило на фоне этих подробностей.

В этот день, перейдя Ним, они долго пробирались по увалам, заросшим густым лесом, и устали невероятно. С вершин увалов и в редких полосах бурелома, когда открывался горизонт, они все время видели горы.

Уже совсем стемнело, когда Лундин воткнул топор в сушину, зазвеневшую от заморозка, огляделся и окликнул Колыванова:

— Борис Петрович, лучше места для ночлега не найти. Сушняку много, вода рядом.

Все остановились, сбрасывая мешки, натрудившие плечи. Но до отдыха было еще далеко. Сначала полагалось приготовить дрова, чтобы хватило на всю ночь, — у них уже был горький опыт, когда приходилось подниматься в темноте, чтобы не окоченеть, и собирать в черном враждебном лесу валежник, рубить сырые деревья, лишь бы как-нибудь дотянуть до утра. Потом следовало приготовить ужин, постели, уложить взятые за день образцы, сделать тьму разных дел, и как можно быстрее, потому что от быстроты зависела продолжительность их отдыха.

Но вот дела были переделаны, все поужинали и сидели вокруг костра с кружками в руках, утоляя горькую жажду, мучившую их теперь постоянно, — так велика была усталость.

Чеботарев, задумчиво оглядев товарищей при трепетном свете костра, вдруг оживился и сказал с прежней непосредственностью, о которой в последние дни все стали забывать:

— На кого же мы похожи! Чисто братья-разбойники!

Колыванов, Лундин и Баженова, как по сигналу, оглядели себя и друг друга. Баженова быстро подобрала ноги в ободранных сапогах и запахнула куртку на груди, прикрывая обожженную полу. Лундин вытянулся во весь рост, раскинул могучие руки и поднял к темному небу широкое лицо.