— Так немного осталось! — сказала Екатерина Андреевна.

Лундин внимательно поглядел на нее и заметил:

— Немного, да самое трудное…

Чеботарев, как бы сам испугавшись того, что вызвало в душах спутников его легкомысленное восклицание, поторопился успокоить Баженову:

— Через неделю будем на прииске Алмазном, а там на самолет и домой! — Это прозвучало у него так хорошо и вкусно, словно дома их ждало бог весть какое счастье.

Колыванов молчал. В эту минуту он впервые с сомнением подумал о том, как мало у них сил, чтобы благополучно закончить работу. То ли отвык он от Урала, то ли просто в этом году зима подступила раньше? Пока нет снега, они еще могут идти, а если начнется снегопад, мороз? И он невольно опустил лицо, чтобы никто не заметил его тревоги.

Взгляд Чеботарева остановился на поникшей, безмерно утомленной Баженовой. Василий с трудом отвел от нее глаза и тихо сказал:

— Вот, думали, что после войны всем станет легче… А что вышло на поверку? То надо восстановить, это переделать, и опять не стало ни сна, ни покою. Наконец все восстановили, еще краше поустроили, тут бы и отдохнуть, ан нет, новые времена, новые задания! То дорога в Китай, то на целину, то вот на Урал… И все спешно, все быстро, будто всяк торопится к своему концу и остановиться не может. А теперь, когда о семилетнем плане заговорили, разве можно на передышку надеяться? Неужели вот так мы и будем бежать бегом всю нашу жизнь да еще и детям в наследство эту торопливость оставим?

Он обвел грустным взглядом лес, неяркий круг от огня, в свете которого кустарники и деревья казались живыми соглядатаями, молчаливо ожидавшими, что станется с пришельцами, вторгшимися в их страну. Никто не ответил ему, и он требовательно спросил, обращаясь уже прямо к Колыванову:

— Что же вы молчите, Борис Петрович?

— А кто говорил, что строить новый мир легко? — вопросом на вопрос ответил Колыванов. — А ведь мы — первое поколение строителей!

Лундин вытянул шею, взглядывая то на одного, то на другого. Добродушное лицо его приобрело не только заинтересованное выражение, но стало даже довольным, словно он давно ждал такого разговора, не решаясь начать его сам.

— Насчет идей я и сам не так слаб, — с недовольным видом сказал Василий, — а вот надо ли все делать в одно время, да еще с таким напряжением? Вот, к примеру, идем мы, разведчики, по парме, на зиму глядя… Поход наш, — я ваши цифры видел, Борис Петрович, — даст государству сорок миллионов экономии. Так почему бы его, поход этот, не провести будущей весной? А вдруг мы не дойдем? Тогда что же, весны ждать будут, чтобы других послать, или поведут трассу вкривь и вкось — и те сорок миллионов псу под хвост? Как же будет-то, Борис Петрович?

— Ничего, Василий, мы дойдем, — нехотя пробормотал Колыванов.

Было в этом разговоре нечто такое тревожное, что приводило на память разные россказни о самовольном прекращении работ, о распрях среди разведчиков, попадавших в подобное положение. Истории эти добром не кончались. Люди переставали верить в себя, в товарища, бросали друг дружку и, случалось, погибали. Но видно было, что разговор этот, пусть и не подготовленный заранее, возник не случайно. Вот и Лундин, взглянув на Екатерину Андреевну, вмешался:

— Дойти мы, конечно, дойдем, Борис Петрович. Только хотелось бы знать, как же это начальники ваши плантуют, если получается наш поход на пригибе да пережиме? Вот вы, Екатерина Андреевна, к начальству ближе, скажите нам, о чем оно, начальство, думало, когда не дало нам ни сроку, ни отдыху? Или там, наверху, считают: у мужика сил на века? Ведь вам тоже небось хочется отдохнуть?

— А что ты называешь отдыхом, Семен? — спросил Колыванов.