|
Она то переставляла стакан с водой, то приносила градусник, то еще что-нибудь. И каждый раз шептала, бросая смущенный взгляд в сторону Мегрэ: - Извините меня... Что касается мадам Мегрэ, то она каждый раз при встрече спрашивала: - Ты что-нибудь ел? Вот тут уж она была не права. Что еще он мог делать, кроме как есть и пить? И если сказать по совести, то он никогда прежде столько не пил. На другой день после операции врач ему посоветовал: - Не задерживайтесь у нее более получаса... Теперь же это стало для него привычкой. Даже своего рода ритуалом. Он оставался у нее не более тридцати минут. Говорить было не о чем. Кроме того, смущало присутствие раздраженной старой девы. Да по правде сказать, он и в доброе время не слишком-то много рассказывал жене, оставаясь с ней вдвоем. Сейчас он как раз и задавался вопросом, почему так поступал. В общем-то ничего особенного. Но почему же теперь ему ее так не хватало? Но здесь ему приходилось терпеть и ждать, когда же кончатся эти полчаса. После нескольких минут его пребывания, мадам Мегрэ для приличия бралась за свое вязание. И как только она могла целыми днями, с утра до вечера, выдерживать присутствие этой мадемуазель Ринкэ? Потом она искоса бросала взгляд, рассказывая что-нибудь, приговаривая: - Не так ли, мадемуазель Ринкэ? Мегрэ, по ее мнению, должен был понимать, что она хотела сказать именно ему, догадываться о другом смысле ее слов. Женщины не любят показывать другим свои слабости и беспомощность. Не была исключением и мадам Мегрэ, даже если обе женщины были прикованы к постели. - Я тут написала открыточку сестре... Будь добр, отнеси на почту. Он сунул открытку с изображением белого здания с зеленой дверью в карман пиджака. Может быть, это и глупо, но он имел особую систему. А вот куда сунул теперь? В левый или правый карман? Эта путаница доставит ему беспокойство сегодня вечером в одиннадцать часов. Схема же его была такова. Каждый карман одежды имел собственное предназначение уже долгие годы. Можно даже сказать, всегда. В левом кармане брюк лежал кисет с табаком и носовой платок, из-за чего в платке всегда оказывались табачные крошки. В правом кармане брюк хранились пара курительных трубок и мелочь. Задний левый содержал портмоне, раздутый от всяких не всегда нужных бумажек так, что одна ягодица комиссара казалась толще другой. Ключей он с собой, как правило, не носил, поскольку постоянно их терял. В пиджак же почти ничего не клал, разве что коробок спичек. Когда же покупал газеты или требовалось отнести письма на почту, то просто совал их в левый карман, не особенно заботясь. Так ли он поступил и в этот день? Вероятно, так. Сидел он возле окна с матовыми стеклами. Сестра Мари-Анжелика несколько раз входила и выходила, искоса поглядывая на него и чуть ли не задевая. Была она молода, на лице ни одной морщинки. Какой-нибудь идиот решил бы, что она в него влюблена, видя, как она спешит его встретить на лестнице, как неловко ведет себя в палате, роняя вещи из рук. Но он-то знал, что она просто очень наивная молодая девчонка, от которой, собственно, и исходила идея называть его "номером шесть". Она как бы чувствовала, что его угнетает людское любопытство и он. терпеть не может, чтобы к чему бы то ни было приплетали его имя. Да и вообще, любил ли он бывать в отпуске? В течение года обычно вздыхал: "Как здорово иметь свободные дни и часы, которые можешь использовать по собственному разумению и желанию. |
