– Господи боже, я десять лет вегетарианец, а ты до сих пор не теряешь надежды переманить меня на сторону зла. Не надоело?

– И не надейся.

– Ну, что ж. По крайней мере, мы выяснили, что я не сплю с мужчинами, – усмехнулся Дима. А что? Мать Вагана и впрямь долгое время считала, будто подопечный ее единственного сына питает нездоровую тягу к мужскому полу. А все потому, что женщиной она была пожилой, и не слишком разбиралась в современной терминологии. Ей что гей, что вегетарианец – все одно было. К тому же, если с гейством все было понятно, то концепция вегетарианства в голове Шушан Абгаровны не укладывалась совершенно. Однополую любовь еще как то можно понять, но как понять нелюбовь к мясу в её фирменном маринаде?

– Значит так… – перешел к делу Ваган, открыв бездонный старомодный портфель, в котором носил вполне современный Макбук. – Сейчас я тебе перешлю пожелания редактора, и будешь править.

– Миром?

– Нет, пока только текст.

Дима схватился за голову. Править написанное он терпеть не мог. Но книгу нужно было сдать. У него был контракт и обязательства перед издательством.

– А что не так то?

– Они хотят, чтобы ты подробнее остановился на…

Ваган дальше что то говорил. Но Дима его не слушал. Потому что она, наконец, появилась, опоздав сегодня на добрых полтора часа! Пришла уже на закате, который на экваторе был таким торопливым, что уже очень скоро её фигуру будет не различить. И тогда ему придется ждать почти целые сутки, когда она появится снова. Сначала над разросшимися кустами бугенвиллеи мелькнет ее темная макушка, потом покажется голова, тонкая шея, округлые плечи и, наконец, она вся. Бегущая по деревянному грубо сколоченному мостику к широкой полоске белоснежного пляжа. Сойдя со ступеней, незнакомка остановится, чтобы снять обувь, и дальше пойдет босой. А потом сядет в песок. Зароется в него ладонями. И будет долго долго сидеть, наблюдая за тем, как догорает день. Чтобы в конце, когда совсем стемнеет, встать и повернуться к нему лицом. Которое, конечно же, он не сможет рассмотреть в темноте.

Может быть, она была некрасивой. Но ему было все равно.

– Эй, дорогой! Ты вообще меня слышишь? Я с кем разговариваю?

– Извини, совсем ничего не соображаю. Усталость дикая, и ни черта не хочется. А даже если бы и хотел – что толку? В голове – пусто, как в барабане. Может, выгорел, а? – вскинулся Дима.

– Ты не Москва под Наполеоном, чтобы выгореть. – ударил по ляжкам Ваган. – А впрочем, сдашь текст, и гори синим пламенем! Не то, знаешь, на какие мы попадаем штрафы? Нет? Сил моих нет… Ты ж нас под монастырь подводишь!

– Я не пойму, ты хочешь мне помочь или усугубить мое и без того дерьмовое настроение? – буркнул Дима.

– Нет, дорогой, я всего лишь хочу напомнить тебе о последствиях.

Иногда Дима ненавидел свою популярность. Давным давно, когда он был молодым, никому не известным автором, жить было как то проще. А теперь… Вон, пожалуйста, куда ни глянь – натыкаешься на последствия.

– А может, и хрен с ним? Заплачу штрафы и заживу по человечески.

– Перебиваясь с хлеба на воду? А что, ты, наверное, того даже не заметишь, – съязвил Ваган, что было в общем то совершенно не свойственно его добродушной натуре. – От вегетарианства то до солнцееденея рукой подать!

– Ха ха. Ты такой остроумный!

– А что мне остается?

Ситуация и впрямь была дерьмовой. Дима это понимал. Просто ничего не мог поделать со своей апатией.