Когда их сюда доставили, все койки были уже заняты. Мэрилин и ее попутчица попытались получше устроиться на каменном полу. Тереза Делароса, убившая мужа мотыгой, спала на матраце, купленном в первый день в тюрьме, но ей пришлось ночевать на полу лишь первые две недели. После того, как стало известно, что она двадцать шесть раз ударила мужа мотыгой по лицу, голове и шее, едва не обезглавив беднягу, пока, наконец, не попала в сонную артерию и не прикончила его окончательно — после этого к ней отнеслись с заслуженным уважением, и одна из женщин, занимавшая нижнюю койку слева от входа, уступила свое место. Мэрилин спала сидя, прислонившись спиной к стене, умещаясь на пространстве менее метра напротив параши, куда всю ночь ходили мочиться женщины.

Во дворе был душ, и женщин раз в неделю водили туда. В тюрьме чистоплотность не являлась ни необходимостью, ни удовольствием. Охранники на башнях через бинокли с интересом наблюдали за всеми кабинками, было видно, как блестят на солнце линзы. В первые две недели Мэрилин не ходила в душ и никогда не снимала свою размахайку. Может быть именно это и вызывало к ней особый интерес со стороны охранников. Она не знала, что они уже дали ей прозвище «La Arabe orada» «Золотая арабка», из-за развевающейся белой блузки и длинных светлых волос.

Когда она впервые попробовала тюремную пищу, ее тут же вырвало прямо в наполненную дерьмом паращу стоявшую в углу камеры. Панчита, ее соседка по камере, возмущенная нарушением обеденного этикета, принялась изо всех сил бить ее ногами, пока Мэрилин стояла скрючившись над парашей. Тереза что-то сказала, Панчита бросилась на нее, и обе женщины завопили друг на друга. Тереза вытащила заточенную до остроты бритвы ложку, купленную в тюрьме, и прошептала что-то по-испански. Мэрилин не поняла, что именно, но почувствовала страх. Панчита же, злобно бормоча, отошла от нее и полезла наверх на свою лежанку на правой стороне камеры.

Мэрилин выучила имена женщин, потому что они очень часто повторялись, но не понимала их язык и поэтому ни с кем не разговаривала. К ней никто не приходил. Она не могла купить ни конвертов, ни почтовой бумаги или марок, поскольку у нее не было денег. Девушка чувствовала себя в этой внутренней тюрьме еще более одинокой, чем все остальные, более одинокой, чем когда-либо в своей жизни. А затем как-то совершенно неожиданно она стала их понимать. Вчера все было непонятно, а сегодня — ясно, как Божий день.

— Я помню, — рассказывала Панчита, — как в Веракрус, где я родилась, праздновали день Мадонны Розарии. Это было во вторую неделю октября.

— А я никогда не была в Веракрус, — сказала Беатрис.

— Это красивый город, — заговорила Тереза. — Однажды мой муж возил меня туда.

— И они все шли в красивых костюмах...

— К церкви на Пласа Самора, — грустно вздохнула Энграсия.

— А потом в городе начинались танцы.

— Да, здесь в тюряге не потанцуешь, — покачала головой Беатрис.

— Но в Веракрус — ах, — воскликнула Панчита. «En Veracruz, todos los dias eran dorados, у rodas las noches vio-letas».

Панчита получила пожизненный срок за то, что утопила двоих своих детей в Рио де ла Бабиа. Белита и Энграссия были лесбиянками и спали вместе на нижней койке под Панчитой. Каждую ночь, прижавшись друг к другу, они доводили себя страстным шепотом до оргазма, не стесняясь соседок. Еще одна женщина находилась здесь уже больше двенадцати лет. Она никогда не разговаривала. Стояла у стены в дальней стороне камеры и смотрела сквозь решетку на освещенный солнцем двор.