— Она же у тебя рваная, — потеряв терпение, сказал следователь прокуратуры Ипатьев.

Майор вынул сигарету изо рта и внимательно оглядел со всех сторон.

— Да, — с сожалением сказал он, — действительно.

Жалко, черт побери. И что это, скажи ты мне, за день такой сегодня? С самого утра сплошная непруха.

— Сам виноват, — отозвался Ипатьев, с интересом наблюдая за тем, как майор пытается заклеить слюной лопнувшую по шву сигарету. — Что за дурацкая привычка: таскать сигареты в заднем кармане? Да брось ты ее, что ты, в самом деле, как крохобор!

— Ни хрена подобного, — на секунду прерывая свое занятие, ответил Гранкин. — Ишь, чего выдумал — брось! Она у меня загорится, как миленькая. Мы к ней применим Ипатьевский метод…

— Какой еще метод? — насторожился Ипатьев.

Словосочетание было знакомым — что-то такое было на заре перестройки, а то и раньше, связанное с каким-то другим Ипатьевым, — но что оно означало, он припомнить не мог, как ни старался.

— Ипатьевский метод, — повторил майор Гранкин. — Ты что, не в курсе? Ипать ее будем, ипать!

— Вот дурак, — с обидой сказал следователь довольному майору. — Сам мент, и шуточки ментовские…

Мы о деле говорить будем или нет?

— О деле? — с неохотой переспросил Гранкин, критически разглядывая окончательно расползшуюся сигарету. Придя к неутешительному выводу, он смял ее и сунул в пепельницу, немедленно возобновив неторопливое ковыряние в расплющенной пачке. — О деле… — со вздохом повторил он. — Понимаешь, Леша, не хочется мне говорить об этом деле. Ну, что о нем говорить?

Ведь типичный же «глухарь», висячка мертвая, проклятущая, распротухлое дерьмо…

— Так уж и «глухарь»? — с сомнением спросил следователь.

— Ну, а что же еще? Ни мотива, ни следов, ни отпечатков… Сумочка на месте, кошелек на месте, сережки в ушах — ограбление отпадает. Да и взять-то у нее, в общем, было нечего…

— Изнасилование? — предположил Ипатьев.

Гранкин в ответ только горестно покачал головой.

Он, наконец, вынул из пачки более или менее целую сигарету, придирчиво оглядел ее со всех сторон, даже понюхал зачем-то, поморщился и закурил, окутавшись вонючим облаком дыма.

— Твои соображения? — спросил следователь, видя, что майор не собирается нарушать молчание.

— Соображения простые, — с неохотой отозвался тот. — Говно дело, вот какие у меня соображения. Похоже, у нас в околотке завелся-таки псих, и хрен мы его выловим, пока он сам на чем-нибудь не проколется.

Ни одной же зацепки!

— Ты мне это брось, — строго сказал Ипатьев. — Что значит — ни одной зацепки? Насколько я понял, паспорт был при ней.

— Ну и что? В паспорте же не написано, кто ее в решето превратил… Старушка-мать ничего не знает, трясется только и все норовит головой об стенку…

Ипатьев поморщился.

— Это все лирика, — нарочито сухо сказал он. — Что она говорит?

— Да ничего не говорит! Сказано же, ни хрена она не знает. Ну, обычная бодяга: домашняя девочка, скрипка под мышкой, никаких вредных привычек, никакой наркоты, никаких мальчиков… С репетиции на запись, с записи на работу, с работы домой — все по графику, как в трамвайном парке.

— А где она работала?

— В казино… как его, черт… — Майор полез в карман, долго копался и наконец извлек потрепанный блокнот.