Дозорные вскочили на ноги и, взволнованно переговариваясь, уставились на сопку. Они отвлеклись – это и нужно было Киркею. Черным коршуном он метнулся к огню. Еще мгновение, и один из ойратов осел на землю, захлебываясь кровью из перерезанного горла. Второй оглянулся, на миг остолбенел, а затем отскочил в сторону и сиганул к кустам у подножия сопки. Но метко брошенный нож вошел ему в шею, как раз между шапкой и воротником доспеха, швырнув дозорного на землю. Тела ойратов еще дергались, когда Киркей кинулся к шатру, где Мирон уже вырвал подпорку, и все сооружение рухнуло на спавших там воинов.

Киркей выхватил одно из копий, составленных шалашиком рядом с шатром, и нанес несколько быстрых ударов по харауулам, что копошились под шкурами. Мелькнуло лезвие ножа. Калмаки пытались выбраться наружу. Киркей ударил по руке с ножом, а затем вскочил на кучу уже неподвижных тел и нанес еще пяток сильных ударов…

Через несколько мгновений все было кончено. Лишь испуганно храпели кони возле коновязи. Киркей перерезал чумбуры, и лошади мигом умчались в степь. Мирон подбросил хворосту в огонь. В костре заметалось, затрещало пламя, поднялось столбом, разбрасывая искры. Клубы дыма повалили в темное небо. Они усадили убитых возле костра и подперли их копьями. Со стороны посмотришь – словно живые сидят.

Потом, взяв своих коней под уздцы, они, крадучись, направились к оврагу, что быстро вывел их прямо к ойратскому стану. Снова оставили коней и ловко взобрались по глинистому склону к кромке оврага, поросшей мелким кустарником.

Совсем близко пылали костры. Много костров! Воины спали вокруг на земле, подстелив потники. Ближний костер горел почти рядом – шагах в десяти от оврага. Возле огромного, перевернутого вверх дном казана, сгорбившись, сидел человек и обгладывал кость с остатками мяса. Покончив с костью, он бросил ее в огонь, вытер руки о полу халата и поднялся на ноги. И тут Мирон понял, что русский бог явно объединился с кыргызским, чтобы помочь в их намерениях. Он быстро перекрестился и толкнул Киркея локтем, прошептав одними губами:

– Это он!

И вправду, то был Силкер. Прихрамывая, он обошел казан, примериваясь, где бы прилечь, чтобы не подпалило огнем. Мирон и Киркей ринулись к нему. Похоже, калека так и не понял, кто сбил его с ног, заткнул рот пучком овечьей шерсти и мигом закатал в старую попону. Мирон придавил его коленом, чтобы не трепыхался, а Киркей выхватил аркан…

Они подняли отчаянно извивавшийся длинный вьюк, и тут Силкер то ли изловчился, то ли все получилось случайно, но задел ногою казан, и тот, загудев, как набат, покатился по камням. Только что спавшие воины подняли головы, вскочили, обнажили мечи и сабли…

Не сговариваясь, Мирон и Киркей покрепче ухватили Силкера и что было сил рванули к оврагу. Свистнули, подзывая коней. Перекинув вьюк с пленником через круп своей лошади, Киркей вскочил в седло. А Мирон не успел…

Его конь, оказавший смертельную услугу Нимгиру и двум ойратам, подвел и Мирона. Рванувшись в сторону, он дико заржал и помчался прочь. Тогда князь выхватил саблю и бросился навстречу яростно оравшим врагам…

* * *

Контайша Равдан не спал всю ночь. Радостное оживление перед битвой прошло, как только он понял, что наступление провалилось. Его воины побежали, уступив напору кыргызов. Никак не ожидал Равдан такого поворота событий. Молодая кыргызская княжна преподала ему урок. Ему, закаленному в битвах воину, преуспевшему в схватках с любым противником. Если он и терпел поражения, то лишь от многочисленного, отлично вооруженного врага, изощренного и коварного, а не от какой-то девчонки, только-только оторвавшейся от материнского подола!

Узнав о потерях, контайша пришел в ярость. Лишиться сотни нукеров в первый же день! И где, на переправе? Так опрометчиво сунуть головы в ловушки! Но, видно, ничему не научились его сотники и тысячники.