— Чего ты молчишь? — спросила она резко.

— Я молчу оттого, что люблю тебя, Нина, — ответил он тихо.

Она зябко передернула плечами и вобрала голову в воротник шубки. На другой стороне улицы, свободной от снежных заносов, в окнах вспыхнул свет, и дома из угрюмых и черных стали обычными — светло-желтыми, легкими зданиями. На улице не было видно никого. Снег перестал валить, только мелкая, сверкавшая разноцветными огнями пыль еще наполняла воздух.

— Холодно. Когда я уходила из управления, было тридцать восемь градусов мороза, а сейчас, наверное, еще ниже, — сказал она. — Ты идешь домой или в клуб?

— Домой. Мне ни с кем не хочется разговаривать. Если бы не было так холодно, я гулял бы всю ночь.

— Этого ты не должен делать. Ночью будет еще холоднее.

— Да, и это меня сдерживает. На нашем проклятом севере даже прогуляться по воздуху можно лишь несколько дней в году.

— А раньше ты хвалил север и гулял в самые скверные погоды, даже в черную пургу. У тебя все дни годились для прогулок.

— Что же, это хорошо или плохо?

— Плохо. Ты должен думать не только о себе, но и обо мне. Разве мне приятно сидеть дома и знать, что ты в мороз бегаешь по улицам? Нет ничего проще, как застудить легкие.

— Обещаю тебе немедленно вернуться домой.

— Я не верю. Я лучше провожу тебя.

Они шли обратно по той же дороге. Нина взяла его под руку, Андрей чувствовал тепло от ее прикосновения. Тепло нарастало, распространялось по телу, доходило до сердца, было похоже на легкое опьянение, как после залпом выпитого стакана вина.

— Я плохо себя чувствую, — сказала Нина, когда они подходили к мосту. В голосе ее была почти детская жалоба. — Я не знала, что это так трудно вынести. Мне все противно — запахи, вид пищи, даже слова и звуки. Сегодня Иван Иваныч зашел к нам и стал кричать — ты ведь знаешь, он все время кричит. И его усы так шевелились, что меня чуть не вырвало. Если я закрою глаза, мне кажется, что все кругом приходит в движение и кружится, все время кружится. И мне постоянно чего-то хочется, я сама не знаю чего — все, о чем я подумаю, мне противно. Я словно голодная, но есть мне ничего не надо.

— Я слыхал — если беременность проходит тяжело, будет мальчик, — сказал он.

— Ах, боже мой, это все глупости. Как можно знать заранее, кто родится?

— Я знаю. Мальчик.

— Почему?

— Потому что я хочу мальчика. Толстого, сильного, веселого мальчика.

— А если девочка?

— Ну, что же. Кто будет, тот лучше. Но только тогда я постараюсь, чтоб следующий был мальчик.

— Боже мой, ты такой глупый, с тобой невозможно разговаривать.

— Но что же глупого в том, что я хочу мальчика? Это вполне разумное желание. Дети нужны. Помнишь, как на последнем хозяйственном активе начальник комбината сказал с гордостью: «Мы народили в этом полугодии пятьсот детишек, и процент рождаемости у нас, на Крайнем Севере, достиг самых высоких норм, известных мировой статистике». Я тоже хочу включиться и в это «мы», и в этот процент и опровергать законы мировой статистики. Нет, это не глупо.

— Глупо. Все страшно глупо. Как ты можешь говорить о ребенке, когда еще не решен вопрос, будем ли мы жить вместе?

— Для меня этого вопроса не существует. Будем жить вместе.

Нина остановилась и выдернула свою руку.